Уже в 1825 году всего после трехлетнего пребывания в Мюнхене — близкие замечают в Тютчеве перемену. Университетский товарищ Погодин сразу чует чужого, ему с Тютчевым «не говорится». «Он пахнет двором». [Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. I. СПб., 1888, стр. 310.]
Через 20 лет Тютчев вернулся в Россию «питомцем гордого и красивого Запада» (Аксаков); он родины не узнает, борется с ее впечатлениями именно здесь природа больше «молчит с улыбкою двусмысленной и тайной». Все больше сужается исследованиями круг его стихотворений, посвященных русской природе.
Так, по-видимому, отзыв тонкой ценительницы вел. кн. Марии Николаевны об «Осеннем вечере» относит и эти стихи к южнонемецкому миру. [Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. I. СПб., 1896, стр. 183. То же: В. Брюсов. Ф. И. Тютчев. Летопись его жизни. — «Русский архив», 1903, кн. III, № 12, стр. 646.]
У Тютчева ни слова тоски о России, напротив, даже в поздние годы он с тоской подумывает о возвращении к нелюбезным берегам дорогой родины («ces plages inaimables de la chere patrie»).
«Стереть великолепия Вёве ледяной губкой петербургской зимы!»
Он вспоминает, что через 6 недель увидит опять Гостиный двор, грустно освещенный с 4-х часов фонарями Невского, — и содрогается. Достаточно говорено в тютчевской литературе об отсутствии у него живой любви к живой России (не абстрактной), и все же трудно объяснить это содрогание, эту физическую дрожь. Там, где Тютчев хвалит Петербург (а в нем более всего почти европейские «острова») или петербургское общество, — он хвалит их приближение к европейскому, милое для него сходство.
Сквозь политическую и философскую любовь к России явно в Тютчеве личное равнодушие, человеческая нелюбовь. «Здесь самый значительный и господствующий надо всем прочим факт — это отвратительная погода. <�…> Ah, quel pays, mon dieu, quel pays! — Et n»est on pas digne du mepris en y restant» [«Старина и новизна», 1915, кн. 19, стр. 163. «Ах, какая страна, мой бог, какая страна! И не достоин ли ты презрения, оставаясь в ней (франц.)].
В самом Тютчеве было, несомненно, какое-то личное, интимное очарование. Петр Киреевский поехал в Мюнхен кем-то или чем-то предубежденный против Тютчева, но был сразу обезоружен «тютчевским обхождением»; Тютчев из тех людей, которые полезны «даже только присутствием своим» [И. В. Киреевский. Полн. собр. соч., т. I. M., 1861, стр. 58].
Россия — страна больших возможностей
... ты амбициозен, не щадишь своих сил и времени, чтоб добиться своего. Россия – страна больших возможностей. Но открываются они лишь целеустремленным людям. Примером такой целеустремленности для меня является ... может не видеть тех возможностей, которые дают ему молодость, время, страна… Так решайтесь, люди! Соберите в кулак свои силы и идите вперед! Страна Россия велика, Её просторы безграничны, ...
Тогда уже Тютчев был несравненным собеседником, остроумным и изящным «жемчужноустом» (слово о нем кн. Вяземского).
Уже в 1825 году Погодин о нем записывает: «Мечет словами»..
Тютчев познакомился в Гейне прежде всего с поэтом; он знал и ценил его как поэта еще до личного знакомства; о восторженном отношении к гейневским стихам в тютчевском доме свидетельствовал сам Гейне. Таким образом, общение поэта Тютчева с поэтом Гейне совершенно не определено их встречей, она, быть может, только оживила интерес к его поэзии; большинство переводов Тютчева падает на 1830 год. В 1829–1830 годах Тютчевых посещают братья Киреевские и, несомненно, именно отсюда выносят интерес к творчеству Гейне.
Отношения Гейне к Тютчеву, разумеется, иного измерения. Тютчев был для него дилетантом, русским дипломатом и политиком, но не сколько-нибудь заметной поэтической величиной. Зато отношения к тютчевскому кружку отразились в его поэзии.
В обоих вышедших в 1832 году нумерах «Европейца» помещены гейневские «Письма о картинной выставке», которые вместе с «Парижскими письмами» Берне должны представить наиболее передовые и живые течения немецкой литературы. [Вероятно, помещение гейневских «Писем» сыграло свою роль в закрытии журнала.
Уже самый выбор произведения, в подлиннике полного нападок на Николая I и протестов по поводу Польши, мог показаться неслыханной дерзостью]. Мать Киреевских А. П. Елагина посылает стихи Гейне Баратынскому, который читает их с восхищением, — таким путем поэзия Гейне из тютчевского круга идет в пушкинский.
Но Тютчев предстал Гейне прежде всего как остроумный и образованный философски русский дипломат — как политический деятель и мыслитель. И вот в определении влияния в этом отношении Тютчева на Гейне важно было проследить их личное общение, на почве которого оно развивалось.
Из сказанного о Тютчеве и Гейне мы можем вывести несколько общих следствий, которые лягут в основу дальнейшего детального рассмотрения отношений обоих поэтов.
Во-первых, Тютчев принадлежал к сложному типу романтиков; использовав тематику романтизма, он в гораздо большей мере относится к классикам по своим приемам.
Во-вторых, но и как романтик он примыкает к тому крылу старших романтиков, образцом которых являются Новалис и Шеллинг, а не Тик. Тематика этих романтиков заключена главным образом в области натурфилософии и, не оправдывая применения одного из главных принципов романтической теории — романтической иронии, является одним из факторов, обусловивших «высокий» одический строй поэзии.
В-третьих, отдельные приемы Тютчева (семантическое употребление слов, синкретический эпитет и т. д.) восходят к романтическим образцам.
В-четвертых, строфа Тютчева, синтаксис и лексика восходят к образцам классическим. Поэтому частное исследование вопроса об отношении Тютчева к Гейне стремится выяснить размеры заимствований у писателя позднейшей формации, восходящего к крылу романтиков, Тютчеву не родственных (Тик, Брентано).
ФОТО ИЗ ИНТЕРНЕТА
Генрих Гейне – немецкий друг Фёдора Тютчева
Посвящается светлой памяти Аркадия Полонского
160 лет назад, 17 февраля 1856 года, не дожив до 60 лет, умер замечательный немецкий поэт Генрих Гейне (Christian Johann Heinrich Heine).
Дайте мне второй том сочинений гейне
... шедшую плохо. Биографы Генриха Гейне в истории его ... целые часы будущий романтик, в этой обстановке ... сочинениями и важными современными брошюрами, и всем этим, как прямо заявлял впоследствии Гейне, ... к промышленности и тому подобному. То, когда ... одна из представлявшихся мне должностей не соответствовала ... года. 13 декабря 1799 года в городе Дюссельдорфе на Рейне родился будущий великий поэт Германии. Гейне ...
Благодаря его дружбе с сотрудником русской дипломатической миссии в Мюнхене поэтом Федором Тютчевым, Россия узнала о творчестве немецкого поэта, а немецкий поэт – о сущности России.
Случайным совпадением жизненных ситуаций Генриха Гейне и Фёдора Тютчева, признанных поэтов любовной лирики, можно считать увлечение ими в молодые годы девушками с одинаковым именем Амалия. Амалия, которая имела отношение к Гарри Гейне (в те годы именно так его называли родители и друзья), была дочерью спесивого родственника, на содержании которого находился поэт. Он ненавидел этого своего дядюшку, хотя каждый месяц с нетерпением ждал очередного денежного перевода, чтобы выплатить долги хозяину квартиры, булочнику, портному, цирюльнику. Ему стыдно было, что Амалия может заподозрить понятную в такой ситуации расчётливость. Но стихи, посвященные даме сердца, от этого не стали хуже:
Когда бы цветы то узнали,
Как ранено сердце моё, –
Со мной они плакать бы стали,
Шепча утешенье своё … (Перевод М.Михайлова)
Знакомство с Тютчевым
На рейнские земли (а Гарри Гейне родился в Дюссельдорфе, в небогатой семье еврейского торговца текстилем Самсона Гейне (Samson (Sigmund) Heine) и его жены Бетти ван Гельдерн (Betty geb. van Geldern) распространялся наполеоновский вердикт о равноправии всех граждан независимо от национальности и вероисповедания. Поэтому мальчик, окончив гимназию, мог беспрепятственно учиться в любом немецком университете. В числе университетов, где учился Гарри, были Боннский, Геттингенский, Берлинский. Из одних он сам уходил, из других его исключали за неблаговидные поступки (например, сражение на дуэли).
Учеба у Гарри не стояла на первом месте. Он писал стихи, и влюблялся. Влюблялся и писал стихи. Об указанной выше аналогии Генрих Гейне, принявший 18 июня 1825 года протестантское вероисповедание и нареченный при крещении именем Кристиан Иоганн Генрих (Christian Johann Heinrich), скорее всего, узнал от самого русского поэта, работника русской дипломатической миссии в Мюнхене Фёдора Тютчева. Они познакомились весной (в феврале либо в марте) 1828 года, спустя четыре-пять месяцев после приезда Генриха Гейне в столицу Баварии (приезд состоялся 26 ноября 1827 года).
В Мюнхен Генриха Гейне привело приглашение знаменитого издателя, барона Иоганна Фридриха фон Котта (Johann Friedrich Freiherr Cotta von Cottendorf).
Издатель предлагал поэту стать сотрудником небольшой газеты и соредактором нового журнала «Политические летописи» («Neuen allgemeinen politischen Annalen»).
Другим редактором этого журнала был Линднер Фридрих Людвиг (Friedrich Ludwig Lindner) – человек, близкий к Гейне по своим политическим взглядам; он хорошо знал политическую обстановку Баварии и помогал Гейне налаживать связи с мюнхенским обществом. Генриху надоели придирки родственника по поводу расточительства племянника, упрёки в неспособности заработать на жизнь, и он принял предложение Котта.
Мотание по городам и университетам, казалось бы, закончилось. К тому же Котте пообещал похлопотать о должности профессора Мюнхенского университета: ведь ещё 20 июля 1825 года Генрих Гейне стал доктором юриспруденции в Геттингене.
Биография и творчество Ф. И. Тютчева
... Мюнхен и проводит там 22 года. За границей Тютчев переводит Гейне, Шиллера других европейских поэтов, и это помогает ему приобрести свой голос ... же с женщиной на четыре года старше. Еще и через два года многие в Мюнхене, по свидетельству Генриха Гейне, не знали об ... Эрнестина удочерила Анну, Дарью и Екатерину. Вместе с тем, живя в Мюнхене, Тютчев поддерживал самые тесные отношения с русской миссией, и ...
Аркадий Полонский, исследователь мюнхенского периода жизни Фёдора Тютчева, в своей книге «Здесь Тютчев жил… Русский поэт в Мюнхене». (Киев, КМЦ «Поэзия», 2003. стр. 109-126) сообщает, что Гейне поселился в старом городе, и просил своих друзей писать ему по адресу «Генриху Гейне, доктору права, живущему в Рехбергском дворце на Хундскугеле».
В это время русская миссия тоже размещалась в старом городе по адресу Георгшпитальштрассе 12. Сам Тютчев жил неподалеку, на улице Отто в доме № 248. Так что встречаться им было не трудно. Пишут, что Фёдор Тютчев из газет узнал о приезде поэта с Рейна, и познакомился с ним: ведь к этому времени Генриха Гейне уже прославили книги «Путевых картин» («Reisenbilder», 1826), а также «Книга песен» («Buch der Lieder», 1827).
Автор этой статьи полагает, что, скорее всего, Тютчева и Гейне познакомил Линднер Фридрих Людвиг.
Родственные увлечения
Гейне и Тютчева сближали не только молодость и любовь к поэзии, но и тяга к философским размышлениям. И тут уместно отметить, что в отличие от советского поэта Владимира Маяковского («Мы диалектику учили не по Гегелю,/ бряцанием боёв она врывалась в стих…»), Гарри Гейне в Берлинском университете слушал лекции этого самого Георга Вильгельма Фридриха Ге́геля (Georg Wilhelm Friedrich Hegel).
Гейне больше, чем лекции (как он сам писал в «Письмах из Берлина»), интересовали частные беседы с этим создателем немецкой философии романтизма.
Как правильно замечает Аркадий Полонский, Тютчев и Гейне были довольно непохожие личности, но каждый из них понимал, с кем имеет дело. Спустя много лет, в бытность свою главою Комитета иностранной цензуры, Фёдор Тютчев говорил о Гейне как о поэте, поколебавшем «основания заграничного общества».
А пока они вращались в общей мюнхенской компании. Генрих Гейне непрестанно влюблялся в хорошеньких женщин. Среди его пассий можно предположить и младшую свояченницу Тютчева, 19-летнюю Клотильду фон Ботмер (Klotilde von Bothmer).
В письме от 1 апреля 1828 года в Берлин Гейне пишет: «Удивительные отношения с женщинами! Однако это не способствует ни моему здоровью, ни желанию работать». В этом же письме упоминается и «молодой русский дипломат, лучший друг Тютчев».
Генрих Гейне не скрывал, что ему нравилась и жена Федора Тютчева, одна из первых мюнхенских красавиц, урождённая графиня Эмилия Элеонора фон Ботмер (Emilia Eleonora von Bothmer).
В их гостеприимном доме с отличной кухней гостя с берегов Рейна привлекали не только красивые сестры, но и своеобразные рассуждения Федора Ивановича о европейской литературе, философии и политике. Тютчев так убежденно рассказывал о своей родине, что даже скептик Гейне уверовал в симпатию русских царей к европейскому либерализму.
Такие же разговоры вели два поэта во время прогулок по Мюнхену. Они любили стоять на высоком берегу Изара, откуда в хорошую погоду видны заснеженные вершины Альп.
Творческие контакты
Уже в своей дипломной работе «Тютчев и Гейне. История встречи и поэтического взаимодействия» (1918) молодой Юрий Тынянов, как и другие биографы Гейне, отмечает влияние рассказов Тютчева на очерки Гейне. Так, в одном из них, опубликованном в мюнхенской газете, редактором которой, как уже говорилось, состоял поэт: «… его попутчик, русский путешественник, вспомнил о боях на Балканах, где русские войска сражались с турецкими, и спросил: «Вы за русских?».
Федор Иванович Тютчев. Русский поэт-философ
... в свет в 1854 году, когда поэту уже было 50 лет. Имя Тютчева становится любимым для Тургенева, Достоевского, Фета, Майкова. Около 400 стихотворений ... период молчания. И лишь в 1850 году в том же журнале прозвучали слова Некрасова о Тютчеве как о замечательном русском поэте, «первостепенном таланте». Сборник его стихов вышел ...
Федор Тютчев как работник дипломатического представительства России в Германии, не мог кривить душой, когда говорил Гейне о том, что государство Николая I бескорыстно защищает греческих вдов и сирот и противоборствует не только варварскому турецкому деспотизму, но и его западным союзникам. Не потому ли в третьем томе «Путевых картин» Гейне появились такие строки: «Если сравнить… Англию с Россией, то и самый мрачно настроенный человек не усомниться, к какой партии примкнуть. Свобода возникла в Англии на почве исторических обстоятельств, в России же – на основе принципов».
В этом очерке в полной мере проявилась и нелюбовь Генриха Гейне к духовным лицам, а также проблемы с вероисповеданием: «… Екатерина ограничила церковь, а право на дворянство даётся в России государственною службою…. Ведь русские в силу одного уже пространства своей страны свободны от узкого языческого национализма, они космополиты, или, по крайней мере, на одну шестую космополиты, ибо Россия занимает почти шестую часть всего населенного мира». Эту главу, которую можно назвать гимном свободе, Тютчев перевел на русский язвк в стихотворной форме.
Истины ради отметим, что не прошло и трёх лет, как вследствие подавления царскими войсками народного восстания в Польше взгляды Генриха Гейне на Россию изменились коренным образом.
Федор Иванович Тютчев первым (за ним последовали многие) перевел на русский язык знаменитое стихотворение Генриха Гейне «Сосна» («Ein Fichtenbaum…»):
На севаре мрачном, на дикой скале
Кедр одинокий под снегом белеет,
И сладко заснул он в инистой мгле,
И сон его вьюга лелеет.
Про юную пальму всё снится ему,
Что в дальних пределах Востока,
Под пламенным небом, на знойном холму
Стоит и цветёт, одинока.
Многие читатели с «молоком матери» впитали в себя совсем другой, лермонтовский вариант перевода стихотворения Гейне: «На севере диком стоит одиноко/На голой вершине сосна…». Но М.Ю.Лермонтов не до конца раскрыл тайный смысл немецких строчек: Гейне иносказательно говорит о двух влюбленных, а у Михаила Юрьевича оба они – женского рода!
Стихотворение «Сосна» очень понравилось Клотильде фон Бомер. Генрих Гейне подарил его молодой графине весьма необычным образом: он написал стихи на обратной стороне холста одной из картин Готлиба Гассена (Gottlieb Gassen).
Поэт посвятил Клотильде фон Бомер несколько стихотворений, включенных позднее в цикл «Новая весна» (Neuer Frühling).
Аркадий Полонский подсчитал, что Фёдор Тютчев перевёл или написал по мотивам Гейне не менее 10 стихотворений.
Мюнхенские проблемы
Сначала Мюнхен понравился Гейне. Он писал друзьям: «Мюнхен – город, созданный самим народом, и притом целым рядом поколений, дух которых до сих пор ещё отражается в постройках…, начиная от багрово-красного духа Средневековаья, выступающего в бронзе из готического портала храма, и кончая просвещенным духом нашего времени…».
И всё же мюнхенская погода была ему вредна: в зимние месяцы у него снова, как в детстве, усиливались головные боли. В письмах он сообщает, что тоскует по соленой влажности приморского воздуха. А весной, как только потеплеет, стремится в горы.
Его биографы подчеркивают, что поэт ощущает «хмель и похмелье славы, сознание того, что он способен и может сделать неизмеримо больше, чем сделал до сих пор; это порождает раздражительность и подозрения». Генрих написал прошение баварскому королю Людвигу I о помощи в продвижении его на должность профессора Мюнхенского университета.
Эти бедные селенья тютчев средства выразительности. Анализ стихотворения ...
... патриотизма. Не случайно на протяжении всего стихотворения переплетаются и сменяют друг друга аллитерации «р» и «с», словно растворяя в себе слова «Русь», «Россия». Таким образом, в стихотворении «Эти бедные селенья ... то, что искали? Воспользуйтесь поиском Ф. И. Тютчев всю свою жизнь смотрел на мир как поэт, не претендуя на это звание. Более 20 лет он жил за границей, служа там ...
Весьма помогал в этом деле и Федор Тютчев, в дом которого был вхож ректор этого университета.
Добиваясь профессорской кафедры, Гейне просит Котте как можно скорее передать Баварскому королю (от которого многое зависит) его книги, и объяснить при этом, что «автор стал значительно мягче душой, лучше, а, может быть, сейчас уже и вовсе иной, чем был в своих ранних произведениях. Я надеюсь, что король достаточно мудр, чтобы оценить клинок по его остроте, а не по тому, как хорошо или плохо им раньше пользовались» (цитируется по книге Льва Копелева «Поэт с берегов Рейна. Жизнь и страдания Генриха Гейне». Изд-во «Прогресс-Плеяда». Москва, 2003, стр. 168).
Содействовал Гейне также его рейнский земляк, министр вероисповеданий и просвещения Баварии (с августа 1828 до 1831 года – министр внутренних дел) Эдуард фон Шенк (Eduard von Schenk).
Шенк с уваженим относился к творчесту Гейне, да и сам пописывал стихи. Прошение Генриха Гейне баварскому королю Шенк сопроводил ходотайством «для всемилостейшего Вашего рассмотрения… прошение д-ра Генриха Гейне о принятии его на службу экстраординарным профессором здешнего университета… В его произведениях проявляет себя истинный гений; они вызвали величайший интерес во всей Германии».
Но Людовик I, которого называли королем художников, задумавшим возродить художественное государство, создать из баварской столицы новые Афины, не нашел возможным (и нужным?) предоставить баварскую кафедру выходцу с Рейна.
Уже в середине июля 1828 года Генрих Гейне покидает Мюнхен и уезжает в итальянское путешествие. Его короткое, почти 8-месячное, пребывание здесь становится важным, а во многом и решительным для него временем.
Эпилог
Последняя запись, предназначавшаяся 27-летней Камиле Зельден (Kamila Selden), последней привязанности поэта, была сделана в Париже рукой умирающего, разбитого параличом Генриха Гейне 14 февраля 1856 года: «Дорогая, Сегодня (в четверг) не приходи. У меня ужасная мигрень. Приходи завтра. Твой страждущий Г.Г.».
17 февраля, за несколько минут до смерти, он попросил свою жену Матильду положить ему на грудь цветы. «Цветы! Цветы! Как прекрасна природа!», – успел произнести поэт. В 4 часа утра его не стало…
Не те ли строчки, которые мы привели в самом начале этой статьи, вдруг вспомнил умирающий Гейне!?
Примечание:
Виктор Петрович Фишман, род. в Днепропетровске в 1934 г.; инженер-геофизик. Публикуется в периодической прессе Германии, России (журнал «Грани»), изредка – в Израиле, США. С 1996 года постоянно проживает в Германии.
Ю. Н. Тынянов
ТЮТЧЕВ И ГЕЙНЕ
(Тынянов Ю.Н. Тютчев и Гейне. — М., 1977. — С. 29-37)
В истории литературы еще недостаточно разграничены две области исследования:исследование генезиса и исследование традиций литературных явлений;эти области, одновременно касающиеся вопроса о связи явлений, противоположныкак по критериям, так и по ценности их относительно друг друга. Генезис литературного явления лежит в случайной области переходов из языкав язык, из литературы в литературу, тогда как область традиций закономерна исомкнута кругом национальной литературы. Таким образом, если генетически стихЛомоносова, например, восходит к немецким образцам, то он одновременнопродолжает известные метрические тенденции русского стиха, что и доказываетсяв данном случае самою жизненностью явления. Построение генетической историилитературы невозможно; но установка генезиса имеет свою, негативную, ценность:при ней лишний раз выясняется своеобразие словесного искусства, основанное нанеобычайной сложности и неэлементарности его материала — слова. Слово в стихе — это прежде всего определенное звучанием (внешним знаком) значение;но это значение определяется еще в значительной степени и подержанностъю материала: слово берется не само по себе, а как член знакомого ряда, известнымобразом окрашенного, как лексический элемент ; с этой точки зрения междусловами изнуренный и изнурённый , как стиховыми элементами, нетничего общего. Это решает вопрос об иностранных «традициях», «влияниях» и т. д. в литературе:здесь идет речь не об явлениях, историческое продолжение или окончание которыхпредставляет данное явление, а об явлениях, послуживших поводом , длянего. Одно и то же явление может генетически восходить к известному иностранномуобразцу и в то же самое время быть развитием определенной традиции национальнойлитературы, чуждой и даже враждебной этому образцу.
Смысл стихотворения Пушкина «Поэт»
... народу и отечеству, а не потакание прихотям общества. Также читают: Картинка к сочинению Смысл стихотворения Пушкина «Поэт» Популярные сегодня темы Книга сопровождает человека, начиная от самого его рождения, ... слова и независимость очень важны. Пушкин сам никогда не требовал награды за свой труд и в стихотворении хотел донести, что истинный поэт должен сам критично относиться к ...
невольность
К 30-м годам относится стихотворение Тютчева «Наполеон»: Два демона ему служили, Две силы чудно в нем слились: В его главе — орлы парили, В его груди — змии вились… Ширококрылых вдохновений Орлиный, дерзостный полет, И в самом буйстве дерзновений Змииной мудрости расчет и т. д. Ив. Аксаковым сделано тематическое сопоставление этого стихотворения со стихамиХомякова; здесь возможно и другое сопоставление. Во «Французских делах» (1832)Гейне, говоря о Лафайете, сравнивает его с Наполеоном: «Freilich! er ist keinGenie, wie Napoleon war, in dessen Haupte die Adler der Begeisterung horsteten,wahrend in seinem Herzen die Schlangen des Kalkuls sich ringelten» («Конечно,он не гений, каким был Наполеон, у которого в голове гнездились орлы вдохновения,между тем как в сердце извивались змеи расчета».) Таким образом, на разных языках, в прозе и стихах, дано как будто одно и тоже. Так и было бы, если бы в искусстве слова решающее значение имело бы толькоего значение , а не окраска , только предметный, а не словесныйобраз. (Правда, самое слово «образ» потеряло уже совершенно всякий смысл, и,может быть, пора вернуться к ломоносовскому термину «отвращение» или терминушишковцев «извращение», превосходно подчеркивающим ломаную семантическую линиютропов.) Но если в результате пересечения двух значений (орел вдохновения, змеярасчета) получается некоторая чисто словесная черта, то необычайно важную рольприобретает слово как лексический элемент, видоизмененный формой стихаили прозы. Такую роль играет у Тютчева архаический стиль: В его главе — орлы парили , В его груди — змии вились . Так же соответствует витийственному строю Тютчева эпитет «ширококрылых вдохновений» (прилучение по терминологии Ломоносова).
Биография Тютчева, Жизнь и творчество Тютчева
... нам приветом и одобрением Пушкина ». В 1859 году в журнале «Русское слово» была помещена статья А. А. Фета «О стихотворениях Ф. Тютчева», в которой говорилось о нем как о ... его связывают дружеские отношения. В писем 1828 года К. А. Фарнхагену фон Энзе Гейне называл дом Тютчев в Мюнхене (в 1826 году Тютчев женился на вдове русского дипломата Элеоноре Петерсон) ...
Рядом со стилемТютчева гейневское «Kalkul» кажется нарочито прозаическим, чуть ли не коммерческим.И традицию Тютчева в теме Наполеона мы найдем не здесь, а у Державина(«Гимн лиро-эпический на прогнание французов»): Дракон, иль демон змиевидный Змей — исполин И Бог сорвал с него свой луч Упала демонская сила. На фоне Державина тютчевский образ приобретает архаический одический тон;у Гейне он восходит к частому приему (обычно комическому) словесного развертыванияобраза, которое служит, главным образом, для насыщения периода.
В первом томе гейневского «Салона», появившемся в 1834 г., была, между прочим,напечатана лирическая трилогия «In der Fremde» [«На чужбине»]. Уделяя большоевнимание расположению стихотворений в сборниках, превращая их как бы в маленькиеглавки фрагментарных романов (в чем, может быть, слышатся отзвуки теоретическихвоззрений А. В. Шлегеля, смотревшего на сборники Петрарки как на фрагментарныелирические романы), Гейне, быть может, тем охотнее соединял их в «трилогии», что они по крошечным размерам стихотворенийкак бы пародически выделялись на фоне циклопической «Trilogie der LeidenschaftГете. С первым из них («Es treib dich fort…») совпадает по теме и фактурестиха (синтаксическому и фонетическому строению) стихотворение Тютчева «Из краяв край…» (напечатано в «Русском архиве» за 1879 г.).
У Гейне: Es treibt dich fort von Ort zu Ort, Du weisst nicht mal warum; Im Winde klingt ein sanftes Wort, Schaust dich werwundert um. Die Liebe, die dahinten blieb, Sie ruft dich sanft zuruck: «O komm zuruck, ich hab»dich lieb, Du bist mein einz»ges Gluck!» Doch weiter, weiter, sonder Rast, Du darfst nicht stillestehn; Was du so sehr geliehet hast Sollst du nicht wiedersehn. Ср. у Тютчева: Из края в край, из града в град Судьба, как вихрь, людей метет, И рад ли ты, или не рад, Что нужды ей?.. Вперед, вперед! Знакомый звук нам ветр принес: Любви последнее прости… За нами много, много слез, Туман, безвестность впереди!.. «О, оглянися, о, постой, Куда бежать, зачем бежать?.. Любовь осталась за тобой, Где ж в мире лучшего сыскать? Любовь осталась за тобой, В слезах, с отчаяньем в груди… О, сжалься над своей тоской, Свое блаженство пощади! Блаженство стольких, стольких дней Себе на память приведи… Все милое душе твоей Ты покидаешь на пути!…» Не время выкликать теней: И так уж мрачен этот час. Усопших образ тем страшней, Чем в жизни был милей для нас. Из края в край, из града в град Могучий вихрь людей метет, И рад ли ты, или не рад, Не спросит он… Вперед, вперед! Здесь совпадают не только темы, но и метрические и даже звуковые особенности:1) особое выделение первой строки через рассечение цезурой, оттененной звуковымиповторами : Es treibt dich fort Из края в край von Ort zu Ort из града в град, где даже звуковое качество повторов существенно то же; 2) общий метрико-семантическийрисунок: Die Liebe, die dahinten blieb Все милое душе твоей Im Winde klingt ein sanftes Wort Знакомый звук нам ветр принес (в последнем случае качество повторов то же) и т. д. (Что касается метра, то здесь имеется существенное сходство с другим стихотворениемГейне, «Anno 1829»: Dass ich bequem verbluten kann, Gebt mir ein edles, weites Feld! Oh, Iasst mich nicht ersticken hier In dieser engen Kramerwelt! В особенности интересна предпоследняя строфа этого стихотворения, метрическианалогичная первой (и последней) строфе тютчевского стихотворения: Ihr Wolken droben, nehmt mich mit, Gleichviel nach welchem fernem Ort! Nach Lappland oder Afrika, Und sei»s nach Pommern — fort! nur fort! Таким образом, генезис тютчевского стихотворения восходит к стихотворениюГейне. Однако и здесь — два разных искусства. Мотив «знакомого звука», «sanftes Wort»,у Гейне лапидарно краток: О komm zuruck, ich hab dich lieb, Du bist mein einz»ges Gluck. У Тютчева это разработано в три строфы, центральные для всего стихотворения,связанные друг с другом захватываниями из строфы в строфу: «Любовь осталасьза тобой» (III строфа, 3-я строка и IV строфа, 1-я строка) и т. д. Гейневскийроманс превратился у Тютчева в марш, с характерными признаками хора (» мы «:»Знакомый звук нам ветр принес»; «Чем в жизни был милой для нас «) и диалога.Отличительным качеством стихотворения Гейне является разговорная краткость периодови простота лексики; у Тютчева — пафос, риторическое развитие периодов и архаическаялексика: О komm zuruck, ich hab dich lieb, Du bist mein einz»ges Gluck О, оглянися, о, постой, Куда бежать, зачем бежать? Любовь осталась за тобой, Где ж в мире лучшего сыскать? Ср. также рассудочный синтаксис Тютчева: Усопших образ тем страшней, Чем в жизни был милей для нас.
Биография Ф. И. Тютчева
... Генрих Гейне называл русского дипломата лучшим из своих мюнхенских друзей. В 1837 году Тютчев был назначен старшим секретарём русской миссии в Сардинском королевстве и переехал из Мюнхена ... томах своего «Современника» цикл из 24 стихотворений Тютчева под общим названием «Стихотворения, присланные из Германии». Но и это собрание лучших стихотворений поэта, появившееся в журнале Пушкина, не принесло ...
Тот же вопрос о генезисе и традициях с равным нравом приложими по отношению к тютчевским переводам . Тютчев нечасто и неохотно помечал стихотворения переводными (тем неоправданнеесо стороны редакторов помещение его переводов в особый отдел).
Он, конечно,имел на это право, но не потому, что переводил отдаленно. Напротив, во всехпереводах из Гейне чувствуется тщательность и желание сохранить черты подлинника;для этого Тютчев избирает знаменательный путь: он дает па русской почве аналогиюприемов немецкого стихотворения, оставаясь все время, однако, верным своей лексическойтрадиции. В переводах из Гейне наше внимание останавливает прежде всего выбор.Выбраны стихотворения, не столько близкие по темам Тютчеву, сколько характерныедля манеры Гейне. Среди них — такие чуждые Тютчеву, как «Liebste, sollst mirheute sagen» и относящееся к разряду Lieder der niederer Minne: «In welche sollich, mich verliben». Первый по времени перевод — «На севере мрачном…» — Тютчев озаглавил «С чужойстороны», придав таким образом стихотворению характер собственной лирическойтемы. В стихотворении есть строки, написанные видом паузника (на основе амфибрахия).Это было привычным для русского стихосложения того времени (см. статью Д. Дубенскогов «Атенее» 1828 г., ч. 4, стр. 149), и здесь Тютчев стремился, по-видимому,дать некоторую аналогию метра подлинника (паузник на основе трехстопного ямба).
В стихотворении «Кораблекрушение» Тютчев также пытается дать аналогию метраподлинника и передает его вольный ритм через чередование пяти-, четырех- и трехстопногоямба. Конец стихотворения разрушен у Гейне метрической внезапностью — короткой,бьющей строкой: In feuchten Sand. Вместо этого Тютчев дает подобие монолога классической драмы: Молчите, птицы, не шумите, волны, Все, все погибло — счастье и надежда, Надежда и любовь!.. Я здесь один, — На дикий брег заброшенный грозою, Лежу простерт — и рдеющим лицом Сырой песок морской пучины рою!… В переводе этого стихотворения уже полная победа традиции над генезисом; Тютчевне только тщательно переводит все сложные эпитеты Гейне, но еще и увеличиваетих число; поступая так, он, однако, передает их в архаическом плане: И из умильно-бледного лица Отверсто-пламенное око Как черное сияет солнце!.. О черно-пламенное солнце. Таким образом, Гейне здесь скорее всего напоминает Державина («Любителю художеств»): Взор черно-огненный, отверстый. Героическую попытку передать чуждпй строй представляют, наконец, переводы»Liebste, sollst mir heute sagen» и «Das Leben ist der schwule Tag». В первом Тютчев передает юмористическую манеру Гейне юмором XVIII века, вводястаринный разговорный стиль в высокий словарь: Василиски и вампиры, Конь крылат и змий зубаст — Вот мечты его кумиры, — Их творить поэт горазд . Но тебя, твой стан эфирный , Сих ланит волшебный цвет, Этот взор лукаво-смирный — Не создаст сего поэт. Во втором переводе Тютчев столкнулся со столь же чуждой ему традицией — немецкойхудожественной песни. Оп делает попытку передать песенный тон, но привычныйрассудочный синтаксис и здесь совершенно преображает весь строй стихотворения: Если смерть есть ночь, если жизнь есть день — Ах, умаял он, пестрый день меня!.. Так чужое искусство являлось для Тютчева предлогом, поводом к созданию произведений,традиция которых на русской почве восходила к XVIII веку.
генетически
Примечания
Ad. Stahr.
Г. Гейне.
3. Острота приведена у Гейне непосредственнопосле «тютчевской» фразы: «Произведения Гете которые будут жить ещетогда, когда немецкий язык давно уже будет мертв […]».
Ф. И. Тютчев.
Г. Гейне.
6. Не «змеиной», а «змииной» — исправленоР. Ф. Брандтом («Материалы для исследования «Федор Иванович Тютчев и его поэзия».- Изв. ОРЯС, 1911, т. XVI, кн. 2, стр. 178).
Г. Гейне.
8. Ср. «Tragodie» — там же.
9. У Тютчева построение этой строки повторяетсяв III строфе: «Куда бежать, зачем бежать?..»
И.С. Аксаков в своем сочинении о Ф.И. Тютчев, помещенном в Русском Архиве 1874 года, упоминает между прочим кратко о том, что поэт Гейне особенно часто посещал гостиную Тютчева и в другом месте, что «так как слишком 20 лет проведено Тютчевым на чужбине, то большая часть самых интересных подробностей его существования для нас безвозвратно потеряны». В виду скудости биографического материала, я полагаю, что почитателям как Тютчева, так и Гейне будет любопытно узнать следующие подробности, тоже в прочем довольно скудный, о сношениях обоих поэтов и патриотов. В прошлом году (1874) вышло вторым изданием сочинение под заглавием: Н. Heines Leben und Werke von A. Strodtmann. В этом прекрасном и добросовестном труде Стродтмана упоминается, что Гейне был очень дружен с «бароном» Тютчевым и состоял с ним в переписке. Далее узнаем, что Гейне в конце 20-х годов очень усердно хлопотал о получении профессуры в Мюнхене. Баварский министр внутренних дел фон Шенк покровительствовал Гейне и обещал ему положительно стараться всеми силами о том, чтобы его назначили профессором Немецкой литературы. Но назначение это заставляло себя очень долго ждать, и Гейне, теряя терпение, обратился из Флоренции к посредничеству Тютчева. «С Тютчевым», говорит Стродтман, «с его прекрасною супругою и ее молодою прелестною сестрою Гейне находился в самых задушевных сношениях; и посему очень естественно, что он, пользуясь этим знакомством, обратился к Тютчеву за сведениями о решении короля». Относящееся до сего место из письма Гейне гласит: «Положение моего дела о назначении меня профессором вам известно. Я обещал господину Шенку, по прибытии в Италию, сообщить ему свой адрес, дабы он мог меня уведомить о решении короля. В ожидании я писал за 4 недели к Шенку, прося его доставить мне это уведомление во Флоренцию. Приехав сюда сегодня утром, я отправился на почту, но письма не было. Я поэтому написал второе письмо Шенку, которым извещаю его, что останусь здесь и буду ждать его ответа. Тысяча причин могут быть поводом его молчания; но так как он поэт, то полагаю, что причиною лень, та духовная лень, которая нас так сильно одолевает, когда нам приходится писать к друзьям нашим… Прилагаю при сем письмо, которое благоволите немедленно доставить ему. Наведайтесь к нему через несколько дней,- он знает, как вы со мною дружны, — скажите ему, что я сообщил вам, от чего зависит мое возвращение в Германию и так как вы дипломат, то вам легко будет узнать о положении моего дела так, чтобы Шенк не догадывался, что я вас просил известить меня о том, и так, чтобы он не считал себя освобожденным от обязанности уведомить лично меня. Вы знаете, как я люблю Шенка, как уверен в его доброжелательстве; он велик как поэт, но еще более великодушен; он знает свои обязанности относительно перов (pairs) таланта; он знает, что потомство будет судить его, соображаясь с этим; но он при всем том государственный муж». Заметим при этом, что Гейне не получил профессуры, которой так усердно домогался и что Тютчев в 1830 году, проезжая через Гамбург в Петербург, посетил его в Вандсбеке с женою и сестрою. Вот все, что Стродтман говорит в своей книге о Ф. И. Тютчеве. — Лирические сочинения Тютчева переведены на Немецкий язык Гейнрихом Ноэ (Noe) в 1861 году.
I
В 1822 году родственник 19-летнего Тютчева гр. Остерман-Толстой «посадил его с собой в карету и увез за границу», и, по характерным словам биографа, «это был самый решительный шаг в жизни Тютчева» *. 22 года с перерывами оставался Тютчев за границей, из них 14 лет прожил в Мюнхене. Факт этот стал основным в его биографии, но все значение его выяснится лишь в том случае, если мы вспомним болезненную власть над Тютчевым пространства, его «самого страшного врага» . Писание писем для него тяжелый труд — он кажется сам себе сумасшедшим, который разговаривает с самим собою, никогда нет у него чувства, что есть кто-то на расстоянии, кто ждет его письма **. И потому разлука для него — как бы сознательное небытие («comme un neant qui avait conscience de lui meme») ***, единство места необходимо не только для интереса пьесы, но и в действительной жизни ****. Тютчева томит всю его жизнь великая жажда: восстановить нарушенное единство жизни, «восстановить цепь времен» — жажда неутоленная *****.
И.С.Аксаков.
** «Старина и новизна», 1915, кн. 19, стр. 181.
*** «Старина и новизна», 1914, кн. 18, стр. 5.
**** «Старина и новизна», 1916, кн. 21, стр. 171.
И.С.Аксаков.
Ив. Аксаков в своей превосходной книге о Тютчеве дал художественный образ старого дядьки тютчевского, Хлопова, второго Савельича или Арины Родионовны, — устроившего в чужом городе русский уголок для своего любимца; его Тютчев близок, понятен; «там, в Баварии, вдалеке от России, по возвращении иной раз поздней ночью <…> с какого-нибудь придворного немецкого бала или раута — его встречала ласковая русская журьба и осеняла тихим своим светом лампада, неугасимо теплившаяся пред иконами старого дядьки» *. Но, по-видимому, уже с первых пор действительность была много сложнее и непонятнее. В.Брюсов потратил много труда, чтобы доказать, что сношения Тютчева, и личные и письменные, с Россией не в такой мере прервались, как это принято думать . Пусть так, но порвалась все же какая-то единственно важная внутренняя кровная связь. Уже в 1825 году — всего после трехлетнего пребывания в Мюнхене — близкие замечают в Тютчеве перемену. Университетский товарищ Погодин сразу чует чужого, ему с Тютчевым «не говорится». «Он пахнет двором» **.
Через 20 лет Тютчев вернулся в Россию «питомцем гордого и красивого Запада» (Аксаков) ; он родины не узнает, борется с ее впечатлениями — именно здесь природа больше «молчит с улыбкою двусмысленной и тайной» . Все больше сужается исследованиями круг его стихотворений, посвященных русской природе. Так, по-видимому, отзыв тонкой ценительницы вел. кн. Марии Николаевны об «Осеннем вечере» относит и эти стихи к южнонемецкому миру ***.
У Тютчева ни слова тоски о России, напротив, даже в поздние годы он с тоской подумывает о возвращении к нелюбезным берегам дорогой родины («ces plages inaimables de la chere patrie») . «Стереть великолепия Вёве ледяной губкой петербургской зимы!» Он вспоминает, что через 6 недель увидит опять Гостиный двор, грустно освещенный с 4-х часов фонарями Невского, — и содрогается . Достаточно говорено в тютчевской литературе об отсутствии у него живой любви к живой России (не абстрактной) , и все же трудно объяснить это содрогание, эту физическую дрожь. Там, где Тютчев хвалит Петербург (а в нем более всего почти европейские «острова») или петербургское общество, — он хвалит их приближение к европейскому, милое для него сходство.
Без сомнения, о славянофилах тютчевской формации думал Розанов, когда писал: «славянофилы так страстно тянутся прикоснуться к родному, так глубоко понимают его и так высоко ценят — именно потому, что так безвозвратно, быть может, уже порвали жизненную связь с ним, так поверили некогда универсальности европейской цивилизации и со всей силой своих дарований не только в нее погрузились, но и страстно коснулись тех глубоких ее основ, которые открываются только высоким душам, но прикосновение к которым никогда не бывает безнаказанным. <…> Кто не заметит <…> некоторой сумрачности в складе чувства и глубокого теоретизма в складе ума у всех наших славянофилов?» ****
* Там же, стр. 20.
Н.Барсуков., В.Брюсов., В.В.Розанов.
Сквозь политическую и философскую любовь к России явно в Тютчеве личное равнодушие, человеческая нелюбовь. «Здесь самый значительный и господствующий надо всем прочим факт — это отвратительная погода. <…> Ah, quel pays, mon dieu, quel pays! — Et n»est on pas digne du mepris en y restant» *. Или он пишет о богомольцах, об этой толпе, расположившейся под открытым небом, в ограде (все любимые тютчевские образы — «в рабском виде царь небесный») — и тотчас, «чтобы не нарушать слишком резко этого строя мыслей и впечатлений», рассказывает о посещении старика Аксакова, выразившего желание его повидать; старик принял его с трогательной нежностью и радостью; «C»est un simpatique vieillard, malgre son air quelque peu heteroclite du sans doute а sa grande barbe grise, qui lui descend sur la poitrine, et un accoutrement qui le fait ressembler a un vieux diacre en retraite» **.
Злее о добром Сергее Тимофеевиче (потому зло, что мимоходом, рассеянно) не написал бы и Кюстин ; положительно — гордый взор иноплеменный .
* «Старина и новизна», 1915, кн. 19, стр. 163. «Ах, какая страна, мой бог, какая страна! И не достоин ли ты презрения, оставаясь в ней ( франц. )
** «Старина и новизна», 1915, кн. 19, стр. 163. «Это симпатичный старик, несмотря на свой вид несколько причудливый, который придает ему, без сомнения, его большая седая борода, опускающаяся на грудь, и его необычный наряд, который делает его похожим на старого дьякона на покое».
В. Брюсов
Озера — Warmsee и Tegernsee — «огромные, светлые», «величественные снежные горы, которых перламутровые вершины ярко рисуются на темном и белоснежном южном небе», — так пишет Киреевский о близких к Мюнхену местах, и мы узнаем излюбленный тютчевский пейзаж . Его воспоминания о Мюнхене не заживали; их нельзя было трогать, тотчас возникала «тоска по родине» — так называет это чувство сам Тютчев — «nostalgie, seulement en sens contraire» 1 *. В петербургскую осень стареющий Тютчев радуется первому письму жены из Мюнхена: «Ах, как оно пришло кстати. Я живо представил себе первые впечатления, которые должен был произвести на тебя вид Мюнхена», — и еще раз переживает милые подробности — о знакомой гостинице, о квартире ее брата, с которой связана светлая память об утре того дня, когда он вернулся в Мюнхен из России *. Он сам посетил знакомые места, свидание с горами и Тегернзее было исполнено меланхолии — у него положительно не хватает жизненных сил, чтобы выносить подобные впечатления. Здесь прожита «тысяча лет» . Мюнхен — подлинный Heim Тютчева.
(франц.).
* «Старина и новизна», 1914, кн. 18, стр. 57.
Петру Киреевскому город Мюнхен очень понравился, хоть он весь показался ему немногим больше Мясницкой . Город был бы даже прекрасен, если бы не лежал на плоской равнине, по большей части покрытой болотами и полузасохшим кустарником. Зато улицы не такие узкие и закопченные, как в других немецких городах, а дома новые и выстроенные очень красиво; много зелени, и — что в устах Киреевского было величайшей похвалою — Мюнхен из всех немецких городов на Москву самый похожий . Может быть, потому это так показалось Киреевскому, что Мюнхен — город не намеренный и не случайный, как Берлин и Петербург, нелюбимые им, а выросший естественно, как Москва. Средневековье, неуклюжее обезьянство французского просвещения, вновь строящиеся дворцы и музей в нем примирены именно самою последовательностью поколений, дух коих остался в зданиях и улицах, и законно.
С декабря до февраля город занят карнавалом. На площадях палатки, и между ними чинно, в одних сюртучках, посинелые от холода, разгуливают немцы; тесные маленькие залы трещат от добросовестного галопа.
С 1825 года в городе кипит культурная работа. Король Людовик I — король художников, с замыслом: возродить художественное государство, создать из баварской столицы новые Афины. Гениальный Кленце строит, Корнелиус рисует, Швантгалер лепит, в университете читают знаменитости . До Афин все-таки далеко; жизнь кипит только в узком кругу придворных ученых и художников, а старый Мюнхен не откликается. Лейпцигская газета пишет в 1827 году: «Всё вы найдете здесь: и великолепные сокровища искусства, старого и нового, в роскошных дворцах, богатые библиотеки, наполненные книгами по всем отраслям знания, академию, университет — и все-таки кажется ни единое дыхание искусства, ни единый луч науки не оживляют общественную жизнь мюнхенцев, и в большем почете здесь немецкий Михель, нежели сын Латоны. Благожелательное, проницательное правительство работает решительно и последовательно для распространения просвещения, — а рядом реставрированные монахи завладевают вновь учрежденными монастырями, из которых ничего иного выйти не может, кроме мрака» *.
Широкие круги не затронуты просветительною деятельностью короля; в нее таким образом очень скоро проникает дух придворной кружковщины; новым Афинам недостает аттической соли ; сам король колеблется между либералами и монахами, и попеременно побеждают то одни, то другие. Все это предрешает до некоторой степени судьбу приехавшего сюда устраиваться Гейне **.
I. Friedrich.
I. Friedrich.
Здесь, в Мюнхене, на улице Отто в доме № 248 живет Тютчев. Его знают все, он популярен; его дарят дружбой знаменитости, но он охотно знакомится и с простыми мюнхенскими обывателями. В 1859 году он пошлет через жену тысячу приветов милым жителям Тегернзее ; он не преминет сообщить, что встретил на водах несколько мюнхенцев .
Уже очень молодым человеком — он на высоте европейского образования. В 1829 году Ив. Киреевский с восторгом пишет домой о нем: «У нас таких людей европейских можно счесть по пальцам» . В 1830 году он спорит как равный с Шеллингом о философии тождества, об откровении , и часто в его доме можно встретить стареющего философа с его геркулесовой фигурой, с лицом, выражение которого Петр Киреевский называет абсолютным ; Шеллинг хвалит Тютчева:«Это превосходный человек и очень образованный, сним приятно беседовать» .
У Тютчева бывает и ректор университета, знаменитый классик Тирш , молчаливый человек, с остановившейся улыбкой и черными глазами, «один из значительнейших людей Германии» (П. Киреевский) ; чаще же всех местная знаменитость — поэт Эдуард фон Шенк , с 1828 года назначенный министром исповеданий и внутренних дел, и Аполлоний Мальтиц, дипломат русской службы, поэт, умный собеседник, знакомый литературной Германии.
Вокруг же духовная жизнь вечереющей ущербной романтики: Баадер читает в университете о Якове Беме, о его mysterium magnum 1 *, Шуберт — свою «Историю души», Окен натурфилософию, и больше всего владеет умами старый Гёррес .
1 * Великое таинство ( лат .)
В конце ноября 1827 года прибывает в Мюнхен Гейне , а уже в середине июля 1828 года уезжает в итальянское путешествие. Но его короткое пребывание здесь становится важным, а во многом и решительным для него временем, которое остается навсегда ему памятным.
Гейне долго колебался, принять ли предложение бар. Котта — редактировать в Мюнхене «Новые всеобщие политические Анналы». Он прикован к северной Германии, разбит, устал, с новою силою стремится в Париж, но все же «стать вожаком либералов в Баварии прекрасная мысль» . К тому же предложение щедрого Котта в высшей степени устраивало его материально .
Он приступает к своим редакторским обязанностям неуверенно и одновременно заносчиво; просит старшего, более опытного Фарнгагена не оставлять советами и помощью, направлять , просит Мозера присылать материалы и подбодряет себя: «Это (направление журнала) будет для людей первым знаком того, что я в Мюнхене». «Я еще молод, у меня еще нет голодающих детей и жены, поэтому я буду говорить свободно» *; «я покажу миру, что я нечто совсем иное, чем наши сонетствующие альманашные поэты (sonettierenden Almanachspoeten)» **. Но у него не было ни опытности, ни редакторского таланта; он вскоре начинает относиться к своим обязанностям как к синекуре, и вся фактическая работа падает главным образом на второго редактора Линднера , старого друга Рахили . Своих обязательств — помещать в каждой книжке «Анналов» по своей статье — Гейне не исполнил; за все время он напечатал в них: «Английские отрывки», критическую статью о Менцеле и отзыв о трагедии Михаэля Бера «Струензее». В мае 1828 года Гейне жалуется в письме к Менцелю: «Боже, как жалки «Анналы»! И я ничего не могу поделать!» В Италии он пошутит над прекрасной Матильдой: «Миледи, вы ничего не понимаете в политике. Вот если бы читали «Политические Анналы»…»
* Heinrich Heines Briefwechsel. Hrsg. von Friedrich Hirth. München und Berlin, Bd. I-II, 1914-1917. Bd. I, S. 479-480 (d. 19. Oktober 1827, an Varnhagen von Ense).
** H. Heines Briefwechsel, Bd. I. S. 494 (Silvesterabend 1827, an F. Merckel).
Под редакцией Гейне «Анналы» обесцвечиваются, замирают; радикальные обещания совершенно остались невыполненными; конечно, здесь не только редакторская неопытность; тон мюнхенских статей самого Гейне сдержан по сравнению с его же более ранними произведениями; здесь, несомненно, и личная воля. «Политические Анналы» — распространенный либеральный орган; сам король внимательно к нему относится; между тем в Мюнхенском университете вакантна кафедра истории немецкой литературы; назначение же зависит лично от короля.
У Гейне складывается план — получить профессуру и осесть в Мюнхене; профессура привлекала его уже с тех пор, как его товарищ по «Молодой Палестине» Эдуард Ганс стал профессором Берлинского университета . Свое намерение Гейне начинает проводить с редкой настойчивостью. Уже вскоре по приезде Михаэль Бер знакомит его с земляком Шенком (они оба родились в Дюссельдорфе), и Шенк принимает видимое участие в судьбе Гейне ; вскоре он также завязывает дружеские отношения с Тиршем, с архитектором Кленце, людьми влиятельными и близкими к королю.
Больше всех старается сам Гейне и при этом переступает все границы литераторской этики. Преподнося королю через барона Котта экземпляр «Reisebilder» и «Книги песен», Гейне просит намекнуть королю, что сам автор много мягче, лучше и, пожалуй, совсем не похож на его ранние произведения. Король достаточно умен, чтобы оценить клинок по его остроте, а не по хорошему или дурному употреблению, которое из него делают. В письме к Шенку он еще откровеннее: он желает обратить свою деятельность на добро, и король когда-нибудь еще поблагодарит Шенка за его назначение . Нет сомнения, «Анналы» были скучны и сдержанны в угоду королю.
Мало того, Гейне нельзя назвать даже политически честным редактором: он открыл столбцы «Анналов» заведомому провокатору, авантюристу Витту фон Дёррингу для защиты малопопулярного брауншвейгского «бриллиантового» герцога, причем просит Витта выхлопотать за это ему брауншвейгский орден .
Между тем внутри ученого мира завязывается борьба; предостережение, которое бросил Берне едущему в Мюнхен Гейне: «Остерегайтесь иезуитов», — оказывается основательным. Так называемая конгрегация католиков не может допустить, чтобы автор «Reisebilder», кощун и непочетник, осел в Мюнхене. Летом 1828 года (т.е. когда Гейне уже был в Италии, но вопрос о его профессуре еще не был решен) конгрегация открыто выступает против Гейне в своем органе «Eos» при ближайшем участии Баадера, Гёрреса, Рингсейса и Дёллингера. Застрельщиком выступает Дёллингер ; в ряде резких статей он развенчивает Гейне — как писателя и политического деятеля; он выставляет на вид еврейство Гейне; Гейне, никогда не видавший аристократов, не вправе говорить об уколах аристократии; в статьях рассыпаны намеки на финансовые таланты Гейне. Интереснее и больнее критическое отношение к гейневским историческим концепциям, их произвольному и внешнему характеру. Всего больнее намеки на угодничество и сервилизм Гейне.
Впрочем, выступления Дёллингера особого успеха не имели, и в правительственных репрессиях, вскоре начавшихся против конгрегации и «Эоса» (король заявил: «Мне не нужно ни иезуитов, ни эозитов» ), свою роль сыграли резкие выступления в «Эосе» против Фосса , которого защищал Гейне . Дёллингер уже в ноябре-декабре 1828 года поместил в парижском «Mémorial catholique» очень резкую статью, главным образом против Шенка (впрочем, не названного по имени), «с особою ловкостью выбирающего невежественных субъектов в профессора лицеев и университетов» *.
I. Friedrich.
Все же страстное домогательство Гейне не достигает цели. Нетерпение его безгранично; он уезжает в Италию, надеясь в самом скором времени вернуться в Мюнхен. Первым делом по прибытии во Флоренцию он бежит на почту справиться, не пришло ли письмо от Шенка . Он нарочно задерживается во Флоренции, чтобы получить наконец декрет о назначении . Ответ так и не пришел. Еще в 1831 году он говорит с нескрываемой горечью, что его друг Шенк принес его в жертву иезуитам.
Эта мюнхенская обида не заживала всю жизнь. До самой смерти Гейне с загадочным, почти маниакальным упорством издевается над Массманом , довольно почтенным ученым; какая-то неприязнь была между ними уже в Гёттингене, но она выросла в ненависть именно в Мюнхене: Массман занял в 1829 году ту самую кафедру, которой напрасно домогался Гейне *. Гёрреса и Шеллинга, о которых Гейне с большим почтением отозвался в одной из своих мюнхенских статей (««Немецкая литература» Вольфганга Менцеля»), он преследует беспощадно и неутомимо. Общая его ненависть к католическому духовенству тоже коренится в роли мюнхенского клира в его неудаче **. Здесь же корни той полемики, на которую отозвалась вся литературная Германия — даже старый Гете, — полемики с Платеном . О короле Людовике Гейне отзывается тепло еще во «Французских делах» (это вызвало отповедь Берне), но, по-видимому, он вскоре убедился, что и Людовик был виновен в его неудаче, — и осмеивает «маленького тирана и скверного поэта» при всяком удобном случае; ему посвящены «Песнопения» . и в «Atta Troll» пародируется своеобразный Partizipial-Stil 1 * короля.
Злобные выпады против мюнхенцев есть даже в «Романцеро» (ср. в особенности «Der Ex-Nachtwächter»).
G. Karpeles.
C. Puetzfeld.
1 * Стиль, изобилующий сложными синтаксическими конструкциями (нем.).
Откуда же эта глубокая ненависть? Откуда такое глубокое желание профессуры, брауншвейгского ордена? Конечно, здесь и тщеславие, черта семейная. Оба брата Гейне — Густав и Макс в достаточной мере ценили — первый свое австрийское баронство, второй русское дворянство и звание лейб-медика — и оба имели ордена . Но, конечно, это не только тщеславие, даже главным образом не тщеславие. Гейне в полном смысле слова бродяжил по Германии и никак не мог осесть. Лудольфу Винбаргу он напомнил птичку божию: «Открытый чемодан, разбросанное белье, два или три томика, пара элегантных тросточек с нестертыми следами упаковки, и прежде всего сам человечек (das Männchen): хотя он уже несколько месяцев дышал гамбургским воздухом и утвердился в одном почтенном гамбургском доме, он все-таки имел вид путешественника, который только накануне вышел из почтовой кареты и провел несколько беспокойную ночь в гостинице» *. Мюнхенский период Гейне был последней и самой сильной попыткой прикрепиться к почве Германии, избыть свою бездомность и необеспеченность, стать как все, быть профессором, иметь орден. После Мюнхена Гейне больше таких попыток не делает и вскоре эмигрирует в Париж. Становится понятной ненависть к вырвавшим почву из-под его ног. Быстро после этого растущая революционность Гейне не есть ли отчасти следствие обостренного теперь, после неудачи, чувства бездомности, отрешенности от земли? Что касается политических уступок и уклончивости, они коренятся в самых основах гейневского мировоззрения, его морали. Он сознательно вступает в сделку с Людовиком, так же как и сознательно впоследствии будет подчеркивать свой роялизм во «Французских делах» 1831-1832 гг. и «Лютеции» 1840-1843 гг., а в последней возвеличит Людовика-Филиппа. Когда германские правительства начинают подозрительно относиться к «Молодой Германии» , Гейне в письме к Лаубе развивает целую программу политического индифферентизма.
A. Strodtmann.
«Проводите решительную грань между политическими и религиозными вопросами. В политических вы можете делать столько уступок, сколько захотите, ибо политические государственные формы и правительства — только средства; монархия или республика, демократические или аристократические установления — все это равноценно, пока еще не решен бой за основные жизненные принципы, за самую идею жизни; только позже встанет вопрос, при помощи какого средства может быть осуществлена в жизни эта идея, — при помощи монархии, или республики, или аристократии, или даже абсолютизма <…> даже против этого последнего у меня вовсе не такое большое предубеждение» *. Ценою этих политических уступок можно купить право свободно говорить о морали и религии (в сущности мораль и религия — это одно и то же — мораль и есть религия, перешедшая в нравы).
И о религии и о морали Гейне мюнхенского периода мы знаем. Это было время веры в личную божественность и непогрешимость. Еще в полной силе были впечатления берлинских лет гейневского гегельянства с их прямолинейным утверждением личности как божества, живого закона морали и источника всякого добра и всякого права **. В его мюнхенском письме к сдержанному Фарнгагену лукавая, но убедительная проповедь аморализма, в которой уже слышатся звуки новой морали Ницше: «В Германии не зашли еще так далеко, чтобы понять, что муж, который желает достичь словом и делом лучшего, имеет право задолжать в нескольких маленьких подлостях, совершенных из шутки или из выгоды, если только этими подлостями (т.е. действиями, которые в основе своей неблагородны) он не повредит великой идее своей жизни, — эти подлости иногда даже достойны похвалы, если они дают нам возможность тем достойнее служить великой идее нашей жизни <…> Это в защиту всех подлостей, которые я еще намерен совершать в этой жизни» ***.
Недаром Гейне в Мюнхене читает с восторгом «Ардингелло» , он чувствует себя сродни с этим демоном, который некогда штурмом возьмет Олимп .
С глубочайшим презрением Гейне относится не только к политическим приличиям, но и к самой политике; в краткой заметке о Витте фон Дёрринге он заявляет, что на великие явления политической жизни следует смотреть с высоким поэтическим равнодушием, судить не как моралист и не как политик, а как разумный зритель в большом театре, где комедиантов хвалят и порицают не за их роль, а за их игру. И быть может, роль Витта не принадлежит к числу так называемых хороших ролей, она, быть может, даже не совсем благородна, и честные немецкие рецензенты имеют право сердиться на него. Но он настроен тоньше, он критикует не роль, а игру, и с этой точки зрения Иоганн Витт фон Дёрринг редкий мастер, и его ловкость, удивительное господство над языком, талант обходительности и остроумного лукавства в отношениях заслуживают величайшей похвалы ****. Здесь обнаружены главные предпосылки гейневской морали — эстетические.
В Мюнхене снова оживилась поэтическая деятельность Гейне. Какая ирония судьбы! — вспоминал он в 1830 году: «я, любящий больше всяких других занятий следить за грядами тучек, угадывать метрическую прелесть слова, подслушивать тайны стихийных духов и погружаться в чудесный мир старых сказок, — я должен был издавать «Политические Анналы», обсуждать современные интересы» *****.
** H. Heines sämtliche Werke. Hrsg. von Prof. E. Elster. Bd. VI. Leipzig und Wien, 1890, S. 48 («Geständnisse»).
**** H. Heines sämtliche Werke, Bd. VII. S. 258 («Iohannes Witt von Dörring»).
***** Ib., S. 42.
Зима 1828 года была тяжела для Гейне. Он приехал подавленный заботами о хлебе, о недававшейся карьере; в Мюнхене ему досаждала скучная редакторская работа. Его письма полны жалоб: ужасный климат, оп его убивает; всюду духовная мелкота, самая глубочайшая; его мучают нестерпимо головные боли; наконец, он заболевает настолько серьезно, что думает о распоряжениях на случай смерти.
Вся тяжесть неудачной любви к Амалии и Терезе , соединяясь, гнетет его. Перед тем как отправиться в Мюнхен, он свиделся с Амалией и ее мужем; горечь письма, в котором оп рассказывает об этом свидании, насмешки над мужем свидетельствуют, что и это чувство еще не изжито. Амалия прибыла в Гамбург как раз в тот день, когда вышло в свет новое издание «Юных страданий». Гейне пишет: «Не правда ли, свет глуп, и нелеп, и безотраден, и пахнет засушенными фиалками?» * Уже в Мюнхене, в феврале 1828 года он получил известие, что Тереза Гейне обручена с доктором Галле.
«Зима была тогда и в моем сердце, мысли и чувства были точно покрыты снегом, так было сухо и мертво на душе; к этому присоединилась гадкая политика, скорбь по одной милой умершей девушке, и одно старое раздражение, и насморк. <…> Наконец настал день, когда все изменилось. <…> Тогда и во мне началась новая весна» .
«Новая весна» — новая лирическая тема Гейне, название сборника, задуманного и возникшего в Мюнхене; она связана с домом Тютчевых.
С Тютчевыми Гейне мог познакомиться и через Шенка, и через Линднера, были у них и другие общие знакомые — Аполлоний Мальтиц, например, с которым Гейне встречался в Берлине, в салоне графини Гогенгаузен . Первая дата их дружбы — дата весенняя, и письмо, в котором Гейне говорит о Тютчевых, выделяется по импрессионистской смене капризных настроений. Письмо это — к Фарнгагену от 1 апреля 1828 года; Гейне пишет, что живет как grand Seigneur 1 *, и те пять с половиной человек, которые умеют здесь читать, дают ему понять, что они его ценят.
«Дивные женские знакомства! <…> A propos! 2 * Не знаете ли Вы дочерей графа Ботмера в Штутгарте, где Вы часто бывали? Одна из них уже не совсем молодая, но бесконечно прелестная, она в тайном браке с моим лучшим здешним другом, молодым русским дипломатом Тютчевым, другая — еще совсем молодая, прекрасная ее сестра; с обеими дамами у меня полные роскоши и красоты отношения; они обе, мой друг Тютчев и я часто обедаем вместе, partie quarree 3 *, a вечером я нахожу у них еще несколько прекрасных дам и болтаю по душе, по большей части рассказываю истории о привидениях. Повсюду в большой жизненной пустыне я умею открывать прекрасные оазисы». После этого резкий переход, напоминающий немотивированные переходы в гейневской прозе: бесконечная печаль охватывает его, и он еле сознает, что пишет. Англичане начинили его своим сплином **.
* Н. Heines Briefwechsel, Bd. I, S. 480 (d. 19. Oktober 1827, an Varnhagen von Ense).
(франц.).
(франц.).
(франц.).
** Н. Heines Briefwechsel, Bd. I, S. 508.
Это письмо сразу вводит нас в тютчевский круг, аристократический, изящный и живой. В самом Тютчеве было, несомненно, какое-то личное, интимное очарование. Петр Киреевский поехал в Мюнхен кем-то или чем-то предубежденный против Тютчева, но был сразу обезоружен «тютчевским обхождением» ; Тютчев из тех людей, которые полезны «даже только присутствием своим» *.
Тогда уже Тютчев был несравненным собеседником, остроумным и изящным «жемчужноустом» (слово о нем кн. Вяземского) . Уже в 1825 году Погодин о нем записывает: «Мечет словами» ; за два года до смерти Тютчева его посетил давнишний мюнхенский знакомый, дипломат Будурис, и привел Тютчеву несколько его propos. «Должно быть, значит, я уж и тогда говорил mots», — замечает Тютчев **. Mots Тютчева запоминались, таким образом, на десятки лет. И Гейне оживает в беседах с Тютчевым, он находит здесь напряженность и остроту, которая была нужна ему в мюнхенской «Kleingeisterei» 1 * и вызывала на ответы.
Кажется, одно из этих mots Тютчева мы слышим в мюнхенских страницах Гейне. В самом конце статьи о «Немецкой литературе» Вольфганга Менцеля, после упоминания (кстати, почти внезапного, предыдущим не вызванного) о России, говоря о молодом и старом Гете, Гейне замечает: «Очень метко сравнил один остроумный иностранец нашего Гете со старым разбойничьим атаманом, который отказался от ремесла, ведет честную обывательскую жизнь среди уважаемых лиц провинциального городка, старается исполнять до мельчайших подробностей все филистерские добродетели и приходит в мучительное смущение, если случайно с ним встречается какой-нибудь беспутный парень из Калабрийских лесов и хочет напомнить старые товарищеские отношения» ***.
И.В.Киреевский., И.С.Аксаков.
1 * Мелкость духовной жизни (нем.).
*** Н. Heines samtliche Werke, Bd. VII, S. 256.
остроумные
Нелли Тютчева даже на нелюдима Петра Киреевского, «мюнхенского медвежонка», произвела сильное впечатление; он дает ей уроки русского языка, и мать его поддразнивает «сен-прейством»; по горячности его оправданий можно подумать, что, пожалуй, до «сен-прейства» было недалеко.
Из дам, бывающих у Тютчева по вечерам, одну мы можем назвать — ей Гейне кланяется в письме к Тютчеву: это баронесса Амалия фон Крюднер, урожденная Лерхенфельд; Гейне шутливо ее зовет госпожа фон Вулкан, урожденная Медицейская, Frau deeharseuse d»affaires .
так как он поэт,
Ф.И.Тютчев.
** Из дневников и записной книжки графа П.X.Граббе, «Русский архив», 1889, т. III, № 9, стр. 680.
*** Н. Heines Briefwechsel, Bd. I, S. 529-531.
Отношения Гейне к Тютчеву, разумеется, иного измерения. Тютчев был для него дилетантом, русским дипломатом и политиком, но не сколько-нибудь заметной поэтической величиной. Зато отношения к тютчевскому кружку отразились в его поэзии.
личную жизнь,
Большая часть стихотворений сборника «Neuer Frühling» написана по заказу композитора Альберта Метфесселя; из сорока четырех стихотворений только восемнадцать написаны в Мюнхене; из них, по указанию Эльстера, к графине Ботмер относится всего десять стихотворений *.
* Собственно говоря, если вступать на путь биографических догадок и если это интересно, можно в героини не столько «Neuer Frühling», сколько мюнхенского периода зачислить не только свояченицу, но и жену Тютчева. В письме к Фарнгагену Гейне говорит о «бесконечной прелести уже не совсем молодой Тютчевой» и «божественной красоте совсем еще юной ее сестры»; у него «с обеими дамами полные красоты отношения» . В «Reisebilder» Гейне вспоминает: «Темное или белокурое солнце снова пробудило весну в моем сердце». Тогда кружковый смысл получил бы один тютчевский перевод из Гейне («В которую из двух влюбиться…» из цикла «Verschiedene»).
Стихотворение Гейне относится к мюнхенскому периоду (датируется 1827 г.) ; засвидетельствованная первая дата отношений Тютчевых и Гейне — до апреля 1828 г. «Буриданов друг» тютчевского перевода в связи с предыдущим — мог иметь в тютчевском кружке особый смысл .
Сборник «Новая весна» решает прежде всего некоторую формальную задачу, о чем говорит сам Гейне в предисловии к нему. Существуют два рода песен: один, являющийся отзвуком средневековых, — мастер его Уланд, и другой — новые песни, обнажающие чувства «правды ради». «И интересно наблюдать, — продолжает Гейне, — как один из обоих песенных родов заимствует у другого внешнюю форму».
Оксюморное противоречивое слияние темы и формы — давняя задача Гейне; так, во «Fresco-Sonette» он слил каноническую сонетную форму с пестрыми романтическими темами. «Neuer Frühling» — новый шаг по пути стилизации народной песни. Приемы этой стилизации значительно изменены по сравнению с прежними сборниками. В расположении глав-стихотворений видна, однако же, та же система, что и в «Интермеццо» и в «Heimkehr», система, преследующая цели наибольшей наглядности конструкции, как сюжетной, так и метрической (Гейне придавал большое значение даже зрительной стороне стихов).
Стихотворение, которым начинается сборник, — «Unterm weissen Baume sitzend». (Сидя под белым деревом, поэт слушает свист ветра, следит немые облака. Белые хлопья падают на него с веток, и, огорченный, он думает, что это дерево сыплет на него снег. Но с радостным испугом он замечает, что это вовсе не снег, а весенние цветы. Зима обращается в май, снег — в цветы, а его сердце любит снова.) Под конец сборника стихотворение 31-е построено на обратной сюжетной ситуации: сидя под цветущей липой, поэт мечтает о снежных сугробах. Оба стихотворения написаны в 1830 году.
священный союз,
Отношение к политике вообще отразилось в сборнике, послужило мотивом пролога. Амур, мучая, похищает у поэта копье и меч, вяжет его любовною цепью, и в милых оковах он извивается от радости и страданья, между тем как другие должны сражаться в великой битве века . По-видимому, роль тютчевского кружка в мюнхенских политических настроениях Гейне была довольно значительна. В письме к Мозеру из Флоренции Гейне вынужден был объясниться: напрасно полагают, что он больше не будет выступать против дворянства, потому что живет в средоточии знати и любит милейших аристократок **.
Недаром и при последнем свидании Гейне с Тютчевыми (в Вандсбеке, 1830) , при изменившемся политическом настроении, Гейне чувствует раздражение против графини Ботмер, только потому, что она аристократка .
I.Friedrich.
Как же относился Тютчев к роману, разыгрывавшемуся на его глазах, в его доме? Ничего положительного по этому поводу мы не можем сказать, но выскажем одно предположение.
В «Современнике» 1839 года было напечатано стихотворение Тютчева «Не верь, не верь поэту, дева…» Хронология тютчевских стихотворений безнадежно шатка; те стихотворения, где нет случайной даты (а таких большинство), с большим трудом поддаются какому-либо приурочению во времени. Год напечатания дает, конечно, только terminus ad quem и при той хаотичности, в какой появлялись стихи Тютчева в печати, ничего не выясняет; в «Современнике» за 1838 год, например, появилось впервые одно его стихотворение с датой 1827 года (впрочем, спорной) , в том же журнале за 1837 год — другое стихотворение, датированное 1830 годом . При незнании хронологии можно говорить лишь очень условно об известном приурочении произведений к действительности.
Уже Тургенев заметил соответствие творчества Тютчева с его жизнью; все его стихи не сочинены, но кажутся написанными на случай, как того хотел Гете . Не воплощение поэтического, а поэтическое переживание составляет основу его творчества, и величайшей заслугой Жуковского он считал, что «душа его возвысилась до строю, он стройно жил, он стройно пел» . Несомненно, в стихах Тютчева — самая надежная поэтическая летопись его интимной жизни.
И стихотворение «Не верь, не верь поэту, дева…», конечно, вовсе не есть ответ на отвлеченную тему о любви и творчестве, а содержит действительное обращение к деве, говорит о реальном поэте. Самая страстность тона (в повторениях первой строки; в антитезе: «пуще пламенного гнева страшись поэтовой любви!») исключает возможность видеть в этом произведении нечто сочиненное, род Conventionellyrik.
