«Ничто не мучит, не гнетет меня, мне бы только уехать, куда — и сам не знаю, но подальше, может быть, в Африку, в Индию. Потому что я могу жить только совсем один, в лесу», — такими словами завершается роман классика норвежской литературы Кнута Гамсуна «Пан» (1894), получивший всеобщее признание западноевропейской и российской интеллигенции начала ХХ века. Принадлежат эти слова герою произведения — лейтенанту Глану, решившему навсегда порвать с цивилизованным миром и уединиться в глухом первозданном уголке природы, где нет «суеты сует», меркантильного духа, человеческих пороков и общественного бездушия. Роман Кнута Гамсуна и его герой невольно вспоминаются, когда знакомишься с мемуарами и статьями, в которых, так или иначе, отразилась жизнь и судьба удивительного русского поэта Николая Гумилева. Добровольный скиталец и пилигрим, Гумилев исколесил и исходил тысячи верст, побывал в непроходимых джунглях Центральной Африки, пробирался сквозь чащи мадагаскарского леса, изнемогал от жажды в песках Сахары, увязал в болотах северной Абиссинии. Постоянное напряжение сил, риск, лишения… Чем объяснить все это? Неумолимой страстью к перемене мест, жаждой приключений? Желанием испытать свой характер, волю? Или бегством из цивилизованного «рая», описанного в романах Кнута Гамсуна «Пан» и «Смерть Глана»? Скорее всего, и тем, и другим, и третьим. С единственной лишь поправкой, что в отличие от гамсуновского героя — лейтенанта Глана, черпавшего силы в собственной гордыне и презрении к людям, духовной опорой поэта в его скитаниях и лишениях были глубокое религиозное чувство и любовь к ближнему.
Я в лес бежал из городов,
Впустую от людей бежал…
Теперь молиться я готов.
Рыдать, как прежде не рыдал,
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выпил мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей:
Любил я правду и людей,
Но растоптал я идеал…
(«Я в лес бежал из городов…»)
Неслучайно значительную часть поэтического наследия Гумилева составляют стихотворения и поэмы, наполненные евангельскими сюжетами и образами, пронизанные любовью к главному действующему лицу Нового Завета — Иисусу Христу. Примечателен в этом смысле поэтический этюд «Христос», выполненный в нежных пастельных тонах, в истинно импрессионистском духе:
Николай Гумилёв – поэт Серебряного века (Школьные сочинения)
... своим путём. В творчестве Гумилёва отразились все достоинства и все недостатки Серебряного века. С одной стороны, это постоянный поиск новых тем и образов, с другой – изолированность и оторванность от социальной ... эпохи русского Возрождения считается начало периода двух войн и революций, и жизнь Гумилёва закончилась трагически в это время: поэт, творчество которого никак не было связано с политикой, ...
Он идет путем жемчужным
По садам береговым,
Люди заняты ненужным,
Люди заняты земным.
«Здравствуй, пастырь!
Рыбарь, здравствуй:
Вас зову я навсегда,
Чтоб блюсти иную паству
И иные невода.
Лучше ль рыбы или овцы
Человеческой души?
Вы, небесные торговцы,
Не считайте барыши:
Ведь не домик в Галилее
Вам награда за труды, —
Светлый рай, что розовее
Самой розовой звезды.
Солнце близится к притину,
Слышно веянье конца,
Но отрадно будет Сыну
В Доме Нежного Отца».
Не томит, не мучит выбор,
Что пленительней чудес?!
И идут пастух и рыбарь
За искателем небес.
Явственно ощущается в этом стихотворении мастерски созданная пространственная перспектива: бегущая вдоль берега морского дорога, уткнувшиеся в песок рыбацкие челны, спокойная гладь моря, сливающаяся на горизонте с небом, приближающееся «к притину» солнце… Все это наполнено прозрачным, «жемчужным» воздухом, теплыми красками: белыми цветом весенних садов, голубоватыми полутонами безоблачного неба, синевой морских волн, розоватыми лучами заходящего солнца.
Интересно сравнить стихотворение Гумилева с небезызвестным евангельским сюжетом: «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море; ибо они были рыболовы; и говорит им: идите за мною, и Я сделаю вас ловцами человеков. И они тот час, оставивши сети, последовали за Ним». (Матф. 4, 18–20) Поэт из довольно сухого сообщения одного из евангелистов создал удивительную по красоте картину, передающую его искреннюю любовь к центральному персонажу Нового Завета. Как тут не вспомнить мемуары Гумилевой, жены старшего брата поэта Дмитрия, «Забытой повести листы», где говорится об истоках возникновения этой симпатии, об атмосфере, окружавшей братьев в родительском доме: «Дети воспитывались в строгих принципах православной религии. Мать часто заходила с ними в часовню поставить свечку, что нравилось Коле. С детства он был религиозным и таким же оставался до конца своих дней — глубоко верующим христианином. Коля любил зайти в церковь, поставить свечку и иногда долго молился перед иконой Спасителя». Иисус Христос стал нравственно-этическим идеалом Гумилева, а Новый Завет, повествующий о жизни и деяниях Спасителя — его настольной книгой. Мировоззренческая концепция Гумилева получила предельное выражение в заключительной строфе поэтической новеллы «Фра Беато Анджелико»:
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей — мгновенна и убога.
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
Не один десяток стихотворений и поэм Гумилева созданы на основе евангельских легенд, притч, наставлений. Достаточно вспомнить поэму «Блудный сын», стихотворения «Ворота рая», «Христос сказал: «Убогие блаженны…», «Рай», «Рождество в Абиссинии», «Храм твой, Господи, в небесах…» и другие. Нельзя не заметить, какая постоянная борьба происходит в его душе, как мечется она между двумя непримиримыми чувствами — гордостью (по-христиански гордыней) и смирением. Как тут не вспомнить Достоевского, воскликнувшего однажды: «Смирись, гордый человек!». Апогея человеческая гордыня лирического героя достигает в пер вой части поэмы «Блудный сын», своеобразной интерпретации Гумилевым известной евангельской притчи. Восстановим завязку этого незамысловатого дидактического фрагмента Священного писания: «Еще сказал: у некоторого человека было два сына; и сказал младший из них: отче! Дай мне следующую часть имения. И отец разделил им имения. По прошествии немногих дней, младший сын, собрав се, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно» (Лук. 15, 11–13).
Гумилев Николай Степанович
... не приглашал...» В Париже вышел сборник стихов Гумилева «Романтические цветы». Давно увлеченный мечтой об Африке, поэт просил у отца денег, но отец посчитал такое путешествие совершенно пустым занятием. ... мою беду в эту минуту вошел хозяин дома Мережковский, и Зинаида Николаевна сказала ему «Ты знаешь, Николай Степанович напоминает Бетнуара». Это было моей гибелью. Мережковский ...
И сравним его с началом поэмы Гумилева:
Нет дома, подобного этому дому!
В нем книги и ладан, цветы и молитвы!
Но видишь, отец, я томлюсь по иному:
Пусть в мире есть слезы, но в мире есть битвы.
На то ли, отец, я родился и вырос,
Красивый, могучий и полный здоровья,
Чтоб счастье побед заменил мне твой клирос.
И гул изумленной толпы — славословья.
Я больше не мальчик, не верю обманам,
Надменность и кротость — два взмаха кадила,
И Петр не унизится пред Иоанном,
И лев перед агнцем, как в сне Даниила.
Позволь, да твое приумножу богатство,
Ты плачешь над грешным, а я негодую,
Мечом укреплю я свободу и братство,
Свирепых огнем научу поцелую.
Весь мир для меня открывается внове,
И я буду князем во имя господне…
О счастье! О пенье бунтующей крови!
Отец, отпусти меня… завтра… сегодня!..
Переосмыслив евангельскую притчу, поэт наполняет ее содержанием, имеющим непосредственную связь с происходящим в его душе: непрекращающейся борьбою религиозного чувства, взывающего к смирению духа, «кротости», и генетической тяги к вечной перемене мест и открытиям новых земель, немыслимой без «пенья бунтующей крови», гордыни и «надменности», а также отчаянной попытки примирить две эти враждующие силы. Где же тот первозданный мир, адамова обитель, где «нету слов обидных и властных»? Где прекрасные «девы-жрицы с эбеновой кожей», поклоняющиеся «странным богам»? От гогеновского «древнего рая» осталось лишь «золотое воспоминание». «Занзибарские девушки пляшут и любовь продают за деньги». Не увенчавшиеся успехом поиски «земного рая» трансформировались в лирических откровениях Гумилева в поиски обещанного религией «рая небесного». Особенно это заметно в стихотворениях «Рай» и «Ворота рая», в основу которых положена евангельская легенда о хранителе ключей от рая апостоле Петре, одном из любимых учеников Христа. Мечты о «земном» и «небесном» рае — это тот самый поиск совершенных жизненных обстоятельств, способных привести в порядок хаотические душевные порывы, исключить смятение и шатания, которые вызывают всплески непомерной человеческой гордыни. Постепенно поэт приходит к мысли, что человек — игрушка в руках неба, и надежды иной раз перечеркиваются мгновенно, по воле всемогущего рока:
Концепция этногенеза Л.Н. Гумилева
... 1979 г. было впервые опубликовано основополагающее произведение Л.Н. Гумилева - «Этногенез и биосфера Земли», в котором автор дал целостное изложение своей теории этногенеза с ее ключевым звеном - учением о пассионарности. Создавая ...
Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога,
Все мы — смешные актеры
В театре Господа Бога.
(«Театр»)
В статье «Жизнь стиха» Гумилев горько восклицает: «Кому же приходилось склоняться над своей мечтой, чувствуя, что возможность осуществить ее потеряна безвозвратно?» Казалось бы, положение безвыходное. И все-таки… Выбор оказывается совершенно неожиданным: монастырское затворничество. Ранимая и вечно мятущаяся между двумя непримиримыми началами душа поэта не находит для себя иного выхода.
Есть на море пустынном монастырь,
Из камня белого, золотоглавый,
Он озарен немеркнущею славой.
В тот золотой и белый
монастырь,
Туда б уйти, покинув мир
лукавый!
