Художественный мир пространства в романе «Машенька» В.В. Набокова

метки: Машенька, Набоков, Нужный, Курсовой, Владимир, Произведение, Ганин, Роман

Любимым сравнением Владимира Набокова, крупнейшего представителя русского зарубежья, было сравнение литературного творчества с шахматной игрой. В шахматах важно не только найти единственно верное решение, но и ввести противника в заблуждение, разработать систему обманчиво-сильных ходов, если хотите, слукавить.

Конечно, шахматы, да еще на таком высоком интеллектуальном уровне,— игра не для всех. Так и произведения Набокова рассчитаны на умного опытного читателя, способного уловить игру художественных образов, распутать цепь намеков, обойти языковые и стилистические «ловушки» автора. Читая некоторые страницы набоковской прозы, часто ловишь себя на мысли, что разгадываешь усложненный кроссворд, и на разгадку хитроумного замысла тратится немало времени и сил. Зато потом, когда интеллектуальные трудности позади, начинаешь понимать, что силы и время потрачены не зря: мир Набокова неповторим и его герои останутся в памяти навсегда.

Перу писателя принадлежат произведения как на русском, так и на английском языках. Наиболее известные из них — романы «Машенька», «Защита Лужина», «Камера обскура», «Дар», «Лолита», «Пнин». Кроме того, Набоков—автор переводов на английский язык «Евгения Онегина», «Слова о полку Игореве», исследований о Гоголе, лекции по русской литературе.

Поэтому не удивительно, что одна из центральных тем его творчества — тема России. Это та самая Россия, образ которой встает со страниц прозы Тургенева, Льва Толстого, Бунина. И в то же время, Россия другая, набоковская: образ-воспоминание, окрашенное горьким осознанием навсегда покинутой родины.

Роман «Машенька» (1926) в этом отношении особенно показателен.

Человек у Набокова обычно показан как кукла, труп, механизм — то есть как чужой и непонятный, «наглухо заколоченный мир, полный чудес и преступлений» («Машенька»).

Главная тема набоковских книг — это приключения одинокой, богатой чувствами души во враждебном, таинственном мире чужих стран и чуждых, непонятных и непонимающих людей-кукол. Это иной принцип творческого «монтажа» души. Поэтому пришлось стилизовать и Родину. Писатель часто говорит о жизни внешней, ложной и недолжной, и жизни внутренней, настоящей и единственно желанной. Герои его хранят и защищают свои сложные, бесконечные чувствования, отстраняя и резко оценивая внешний «чужой» мир и «другого» человека. Любое внешнее эпическое действие разрушает волшебный мир внутренних лирических движений.

Сложный метафорический язык набоковской прозы скрывает простую и однообразную фабулу, стремится отвлечь, увлечь, очаровать читателя экзотической красотой и перманентной новизной. Но стоит побороть его магию, навязчивое упоение изысканным стилем и начать сначала, с романа «Машенька», чтобы увидеть, как складывается повторяемая потом многократно формула сюжета. Она довольно бедна, нуждается в постоянном «расписывании», новых ходах и словесных украшениях.

РЕЦЕНЗИЯ НА РОМАН В. В. НАБОКОВА «МАШЕНЬКА»

... Набоков очень много сделал для знакомства западной читательской аудитории с вершинами русской литературной классики, переводил Пушкина и произведения ... в прошлое вернуться невозможно. Критики единодушно считали образ Машеньки символом не только прошлой идеальной любви, но ... в Москву» А.Н. Радищева Стиль сентиментальной прозы Карамзина и реформа русского литературного языка Жанр оды в творчестве Г.Р. ...

У главного героя романа Ганина есть мечта, любовь и память, ими он и живёт» соединив их в символическом образе всё едущей к нему из России Машеньки. Эти сложные красивые чувствования, отталкиваясь от бедного и чуждого мечтателю внешнего мира (берлинский пансион и его мерзкие обитатели), заполняют пустоту уединённой и бездеятельной жизни. Они-то и нужны Ганину, реальная же Машенька начала мешать его мечтам уже в России: «Он чувствовал, что от этих несовершенных встреч мельчает, протирается любовь». Реальная правда и набоковский «красивый» образ несовместны. Поэтому роман логично завершается бегством Ганина накануне столь долго и мучительно ожидаемого им приезда Машеньки. Он уехал холить и лелеять свои тончайшие ощущения и мысли, защитив их от вторжения «чужого» реального человека. И напрасно сестра Набокова напоминала, что в романе описан дом в Рождествено. Ганину, как и автору книги дом не нужен и Машенька не нужна, он будет скитаться со своими мечтами по пансионам, презирая их грязь и пошлых обитателей, и умрёт в полном одиночестве, как и предсказывал Бунин после неудачного ужина с Набоковым.

Такое отношение к сюжету, обломовское бегство от действий, реальных событий и замена их разветвлёнными описаниями диалектики мечтающей бездеятельной души и разоблачительными каталогами «устранённых» предметов сразу создали проблемы для Набокова-романиста. Сам жанр романа был всем этим ослаблен и размыт, терялись его масштабность, объективность и эпичность.

Краткий анализ главных героев романа «Машенька»

Произведение молодого Набокова, несмотря на кажущуюся бесхитростность и традиционность, обнаруживает черты поэ­тики его зрелой прозы. Текст «вырастает» из центральной ме­тафоры, элементы которой разворачиваются в романе в само­стоятельные тематические мотивы. Указанием на метафору служит прием литературной аллюзии, доведенный в более поздних произведениях Набокова до изысканной потаенности, но в «Машеньке» реализованный с уникальной авторской откровенностью — с прямым называнием адресата. Отсылка размещена в условной сердцевине текста, в точке высокого лирического напряжения, в момент символического обрете­ния героем души, в сцене на подоконнике «мрачной дубовой уборной», когда 16-летний Ганин мечтает о Машеньке. «И эту минуту, когда он сидел… и тщетно ждал, чтобы в тополях защелкал фетовский соловей, — эту минуту Ганин теперь справедливо считал самой важной и возвышенной во всей его жизни».

Стихотворение А. Фета «Соловей и роза» не толь­ко проступает в тексте в форме скрытого цитирования, но становится метафорой-доминантой целого романа. Драма­тизм сюжета фетовского стихотворения обусловлен разной темпоральной причастностью лирических протагонистов: роза цветет днем, соловей поет ночью.

Ты поешь, когда дремлю я,

Я цвету, когда ты спишь…

Ср. у Набокова: Ганин — персонаж настоящего, Машень­ка — прошлого. Соединение героев возможно в пространстве, лишенном временных измерений, каким является сон, мечта, воспоминание, медитация… Набоковское структурное ре­шение темы отсылает нас к таким произведениям, как «Сон» Байрона, стихотворению о первой любви поэта, обра­щенному к Мэри Энн Чаворт, «Ода к соловью» Дж. Китса и к уже названному стихотворению А. Фета «Соловей и роза».

По роману Набокова “Машенька”

... главный герой романа – Алексей Иванович Алферов, яркое воплощение того, что Набоков наиболее всего презирает в человеке, по злой иронии судьбы оказавшийся нынешним мужем Машеньки, любившей Ганина долгие годы. Все ... было мучительным, но это испытание он выдержал с честью. Читая произведения Набокова сейчас, я вспоминаю рассказ моей сестры, которая побывала в Швейцарии на его могиле. Он ...

Главному герою романа, Ганину, свойственны некоторые черты поэта, чье творчество предполагается в будущем. Сви­детельством тому — его мечтательное безделье, яркое вообра­жение и способность к «творческим подвигам». Ганин — изгнанник, фамилия фонетически закодирована в эмигрантском статусе, живет в Берлине, в русском пансионе, среди «теней его изгнанни­ческого сна» Ср. у Фета:

Рая вечного изгнанник,

Вешний гость я, певчий

Вторая строка цитаты отзывается в тексте «Машеньки» так: «…тоска по новой чужбине особенно мучила его (Ганина. — Н. Б.) именно весной».

В портрете Ганина намек на птичьи черты: брови, «рас­пахивавшиеся как легкие крылья», «острое лицо» — ср. острый клюв соловья. Подтягин говорит Ганину: «Вы — вольная птица».

Соловей — традиционный поэтический образ певца люб­ви. Его песни заставляют забыть об опасностях дня, превра­щают в осязаемую реальность мечту о счастье. Именно тако­ва особенность мечтаний Ганина: счастливое прошлое для него трансформируется в настоящее. Герой говорит старому поэту: «У меня начался чудеснейший роман. Я сейчас иду к ней. Я очень счастлив».

Соловей начинает петь в первые дни апреля. И в апреле начинается действие романа «Нежен и туманен Берлин, в апреле, под вечер», основным содержанием которого становятся воспоминания героя о первой любви. Повторность переживаемого отражается в пародийной весенней эмблематике, маркирующей пространство (внутреннее) русского пансиона, где живет герой: на дверях комнат прикреплены листки из старого календаря, «шесть первых чисел апреля месяца».

Пение соловья раздается с наступлением сумерек и длит­ся до конца ночи. Вос­поминания о любви, которым предается в романе Ганин, всегда носят ноктюрный характер. Символично и то, что сиг­налом к ним служит пение соседа Ганина по пансиону, мужа Машеньки: «Ганин не мог уснуть… И среди ночи, за стеной, его сосед Алферов стал напевать… Когда прокатывала дрожь поезда, голос Алферова смешивался с гулом, а потом снова всплывал: ту-у-у, ту-ту, ту-у-у». Ганин заходит к Алфе­рову и узнает о Машеньке. Сюжетный ход пародийно вопло­щает орнитологическое наблюдение: соловьи слетаются на звуки пения, и рядом с одним певцом немедленно раздается голос другого. Пример старых певцов влияет на красоту и продолжительность песен. Пение соловья разделено на пери­оды (колена) короткими паузами. Этот композиционный принцип выдержан в воспоминаниях героя, берлинская дей­ствительность выполняет в них роль пауз.

Ганин погружается в «живые мечты о минувшем» ночью; сигнальной является его фраза: «Я сейчас иду к ней». Характерно, что все встречи его с Машенькой маркированы наступлением темно­ты. Впервые герой видит Машеньку «в июльский вечер» на дачном концерте. Семантика соловьиной песни в романе реализуется в звуковом сопровождении сцены. Цитирую: «И среди… звуков, становившихся зримыми… среди этого мерцанья и лубочной музыки… для Ганина было только одно: он смотрел перед собой на каштановую косу в черном банте…».

Онегинское» в романе Тургенева «Отцы и дети

... слегка шаржированных образов. И Базаров — это, конечно, пародический Онегин. 4. Базаров — это Онегин сегодня. И дело даже не в том, что герои носят одно и то же имя и фамилии их соразмерны. ... возможность познакомиться с фактом пародического использования в сочинении прозаическом. Речь идет о хрестоматийно известном романе И.С.Тургенева “Отцы и дети”. 1. Предпосылки. Способно ли издавна исследуемое ...

Знакомство Ганина и Машеньки происходит «как-то вечером, в парковой беседке…», все их свидания — на исходе дня. «В солнечный вечер» Ганин выходил «из светлой усадьбы в черный, журчащий сумрак…». «Они говорили мало, говорить было слишком темно». А че­рез год, «в этот странный, осторожно-темнеющий вечер… Ганин, за один недолгий час, полюбил ее острее прежнего и разлюбил ее как будто навсегда».

Свидания Ганина и Машеньки сопровождаются аккомпа­нементов звуков природы, при этом человеческие голоса либо приглушены, либо полностью «выключены»: «…скрипели стволы… И под шум осенней ночи он расстегивал ей кофточку… она молчала…». Еще пример: Молча, с бьющимся сердцем, он наклонился к ней… Но в парке были странные шорохи…».

Последняя встреча героев также происходит с наступлени­ем темноты: «Вечерело. Только что подали дачный поезд…». Характерно в этой сцене изменение оркестровки: жи­вые голоса природы заглушены шумом поезда («вагон погро­хатывал») — этот звук связан с изгнанием героя. Так, о пансионе: «Звуки утренней уборки мешались с шумом поездов». Ганину казалось, что «поезд проходит незримо через толщу самого дома… гул его расшатывает стену…».

Переживаемый заново роман с Машенькой достигает апо­гея в ночь накануне ее приезда в Берлин. Глядя на танцоров, «которые молча и быстро танцевали посреди комнаты, Ганин думал: «Какое счастье. Это будет завтра, нет, сегодня, ведь уже за полночь… Завтра приезжает вся его юность, его Рос­сия». В этой последней ночной сцене (ср. первая встреча на дачном концерте) намеком на музыку служит та­нец. Однако музыка не звучит, повтор не удается («А что, если этот сложный пасьянс никогда не выйдет во второй раз?» — думает Ганин), и счастье не осуществляется.

Исчезновение музыки в финале прочитывается в контек­сте ведущего тематического мотива романа, мотива музы­кального: песни соловья. Именно звуковое наполнение и придает воспоминаниям Ганина смысл ночных соловьиных мелодий. «Машенька, — опять повторил Ганин, стараясь вло­жить в эти три слога все то, что пело в них раньше, — ветер, и гудение телеграфных столбов, и счастье, — и еще какой-то сокровенный звук, который был самой жизнью этого слова. Он лежал навзничь, слушал свое прошлое».

Пение птицы затихает на рассвете (ср. у Набокова: «3а окном ночь утихла»).

И вместе с ним исчезает волшебная действительность, «жизнь воспоминаний, которой жил Ганин», теперь она «становилась тем, чем она вправду была далеким.

С наступлением дня начинается и изгнание героя. «На заре Ганин поднялся на капитанский мостик… Теперь восток белел… На берегу где-то заиграли зорю… он ощутил пронзительно и ясно, как далеко от него теплая громада родины и та Машенька, которую он полюбил навсегда». Образы родины и возлюбленной, которые, как не раз отмечали исследователи, сближаются в романе, остаются в пределах ночной соловьиной песни, трансформируются из биографических в поэтические; иначе говоря, становятся темой творчества.

Образ героини, Машеньки, вбирает черты фетовской розы. Об этом свидетельствуют многочисленные примеры скрытого цитирования. Так, из письма Машеньки Ганину: «Если ты возвратишься, я замучаю тебя поцелуями…». Ср. у Фета: «Зацелую тебя, закачаю…». Ганин постоянно вспоминает нежность образа Машеньки: «нежную смуглоту», «черный бант на нежном затылке». Ср. у Фета: «Ты так нежна, как утренние розы…». Алферов о Машеньке: «жена моя чи-истая». У Фета: «Ты так чис­та…». Поэт Подтягин говорит о влюбленном Ганине: «Недаром он такой озаренный». У Фета: роза дарит соловью «заревые сны».

Москва и москвичи в романе Мастер Маргарита

... сочинению Москва и москвичи в романе Мастер Маргарита Популярные сегодня темы Сочинение Сартра «Тошнота» стало дебютным произведением писателя. Оно было законченно в 1938 году и в ... и выбрал столицу, как основное место действия. Описывая Москву, писатель использует и цвета, и даже запахи. Например, начало романа ... Принеся им роман, который он писал от души, мастер получил лишь критику и разочарование. ...

Образ розы в емкой системе цветочного кода занимает глав­ное место. Роза — символ любви, радости, но и тайны. И не случайно, что в романе, где рассыпано немало цветов, роза, символизирую­щая первую любовь героя, не названа ни разу. Таково зеркаль­ное отражение приема называния: героиня, чьим именем озаглавлено произведение, ни разу не появляется в реальности.

Намек на скрытый смысл, заложенный в имени, делается уже в первых строках романа: «Я неспроста осведомился о вашем имени, — беззаботно продолжал голос. — По моему мнению, всякое имя… всякое имя обязывает».

Образ розы как аллегории Машеньки возникает в зашиф­рованной отсылке во фразеологию другого языка. Так, Ганин, сидя рядом с Алферовым, «ощущал какую-то волную­щую гордость при воспоминании о том, что Машенька отда­ла ему, а не мужу, свое глубокое благоухание».

Любовь в сознании героя связана с тай­ной. Так, о летнем романе Ганина и Машеньки: «дома ниче­го не знали…». И позже, в Петербурге: «Всякая любовь требует уединенья, прикрытия, приюта…».

Переживая заново свое чувство в Берлине, Ганин скрывает его, ограничивается намеками, которые лишь подчеркивают таинственность происходящего. Ганин говорит Кларе: «У меня удивительный, неслыханный план. Если он выйдет, то уже, послезавтра меня в этом городе не будет». Старому поэту Ганин делает псевдоисповедальное заявление о начале счастливого романа.

Примером десакрализации чувств, разглашения тайны, демонстративности и соответствующей ее утраты служит в романе поведение Людмилы, любовницы Ганина. Людмила рассказывает Кларе «еще не остывшие, до ужаса определен­ные подробности», приглашает подругу вместе с Ганиным в кино, чтобы «щегольнуть своим романом…».

Сокрытие знакового образа героини, аналогичное приему умолчания истинного имени, прочитывается в романе На­бокова как аллюзия на сонеты Шекспира, обращенные к воз­любленной. Названные в стихах черты послужили определе­нием ее условного образа, в шекспироведении она названа «Смуглой Леди сонетов». Пародийность отсыла обусловле­на внешним сходством героинь и их духовным контрастом.

С другой стороны, «нежная смуглота» Машеньки — поэтическое эхо «Песни Песней». Ср. «Не смотрите на меня, что я смугла; ибо солнце опалило меня…». Другим услови­ем аллюзии является аромат, связанный со знаковым обра­зом героини, девы-розы, — в «Песне Песней» — связанный с образом возлюбленной: «… и благовоние мастей твоих луч­ше всех ароматов!»

Третий источник, с которым связан образ Машеньки, девы-розы, — это «Цветы зла» Ш. Бодлера. Пародийная отсылка к, воспетой поэтом возлюбленной, мулатке Жанне Дюваль, в тек­стах неназванной, сопряжена с названием сборника. Сохра­няя лирическое содержание, аллюзия набоковского образа ведет к «Стихотворениям в прозе» Бодлера, в частности,, к «L`Invitation au Voyage», в котором поэт обращается к возлюб­ленной, используя метафору цветов.

Роман М.А. Булгакова «Белая гвардия»

... стону уставшего от войны, её бессмыслицы, нахолодавшегося и наголодавшегося, измученного бездомьем человека. “Душа романа” белая гвардия булгаков роман Дом и Город - два главных неодушевлённых героя книги. Впрочем, почему ... что легло в эту яркую прожекторную полосу, запоминается на всю жизнь. «Писатель одной темы и одной идеи - белого движения...» - писала в очередной обличавшей Булгакова статье ...

Категория запаха утверждается в «Машеньке» как осязае­мое присутствие души. В тексте воплощен весь семантичес­кий ряд: запах — дух плоти — дух — дыхание — душа. Креа­тивная функция памяти реализуется в реставрации запахов прошлого, что осознается как одушевление образов прошло­го: «…как известно, память воскрешает все, кроме запахов, и зато ничто так полно не воскрешает прошлого, как запах, когда-то связанный с ним».

Уникальность запаха приравнена к уникальности души. Так, Ганин о Машеньке: «…этот непонятный, единственный в мире запах ее». В запахе Машеньки запечатлен слад­коватый аромат розы. «И духи у нее были недорогие, сладкие, назывались «Тагор»». Пародийный ход — использова­ние в названии духов имени знаменитого индийского поэта Р. Тагора, автора душистых и сладковатых поэтических сочи­нений, — связан с известным его стихотворением «Душа на­рода», ставшим национальным гимном Индии. Такое ироническое упоминание Набоковым Тагора спровоцирова­но, по-видимому, огромной популярностью индийского по­эта в Советской России в 20-е годы.

Итак, воскрешение воспоминания связано у Набокова с воскрешением его живого духа, запаха, осуществляемого бук­вально: как вдохнуть в образ душу. Художественное воплоще­ние мотива «запах — дух — дыхание — душа» восходит к биб­лейскому тексту: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою». Ср. у Набокова о Панине: «Он был богом, воссоздающим погибший мир…».

Запах оживляет уже первые сцены воспоминаний героя: «Лето, усадьба, тиф… Сиделка… от нее идет сыроватый запах, стародевичья прохлада». На дачном концерте, где Та­нин впервые видит Машеньку, «пахло леденцами и кероси­ном».

Условие воскрешения — вдыхание духа — запаха — души реализуется не только по отношению к образам прошлого, но и по отношению к самому автору воспоминаний, Ганину. На берлинской улице Ганин чувствует запах карбида: «…и те­перь, когда он случайно вдохнул карбид, все ему вспомнилось сразу…», «он выходил из светлой усадьбы в черный журчащий сумрак…». Герой оживает в ожившем про­шлом, хотя еще недавно, до известия о Машеньке, он чув­ствовал себя «вялым», «обмякшим», превратившимся в тень на экране, т. е. утратившим живую душу.

Фаза развития мотива «душа — дыхание» связана с прихо­дом любви. Условное обретение героем души происходит в уже упоминавшейся сцене с «фетовским соловьем»] Приведу ци­тату полностью: «Ганин отпахнул пошире раму цветного окна, уселся с ногами на подоконник… и звездное небо между чер­ных тополей было такое, что хотелось поглубже вздохнуть. И эту минуту… Ганин теперь справедливо считал самой важной и возвышенной во всей его жизни». В тексте вопло­щается и обратный вариант: утрата любви ведет к омертвлению души. Так, Ганин, покинув родину, Машеньку, чувствует, как «душа притаилась». Воскресение Ганина связано с его вернувшимся чувством к Машеньке. «Машенька, Машень­ка,— зашептал Ганин. — Машенька… — и набрал побольше воз­духа, и замер, слушая, как бьется сердце.

В романе Ганин, поэт, чье творчество предполагается в будущем, обретает новое дыхание, тогда как старый поэт, Подтягин, чье творчество принадлежит прошлому, задыхает­ся, умирает. Сцена проигрывается дважды, такая репетиция смерти освобождает сюжетный ход от возможного мелодра­матизма. Ночью Подтягин во время сердечного приступа сту­чит к Ганину: «опираясь головой о стену и ловя воздух рази­нутым ртом, стоял старик Подтягин… И вдруг Подтягин пе­редохнул… Это был не просто вздох, а чудеснейшее наслаж­денье, от которого сразу оживились его черты». В финале романа Подтягин умирает. «Его дыхание… звук та­кой… страшно слушать», — говорит Ганин госпоже Дорн. «…Боль клином впилась в сердце, — и воздух казался несказанным, недостижимым блаженством». В «Ма­шеньке» представлено и пародийное воспроизведение темы утраты души, как утраты паспорта, причины, фактически вызывающей сердечный приступ и смерть Подтягина. Герой так сообщает об этом Кларе: «Именно: уронил. Поэтическая вольность… Запропастить паспорт. Облако в штанах, нечего сказать».

Авторская позиция в романе «Обломов».(«Хрустальная ...

... словами самого Андрея: "Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе!" Теперь можно подойти к ... Полная бессмысленность существования – именно это мы и видим в романе. Постепенно пропадает всякое желание что–то делать, и человек ... черты Обломова, необычайно удачно отраженные автором? И в тоже время, роман Гончарова "Обломов" заставляет нас понять, какой тягостной ...

Жизнь тем са­мым подражает искусству, параллель возникает в пределах пародийно означенной темы паспорта как бюрократическо­го удостоверения души. Русский поэт-эмигрант Подтягин умирает, потеряв паспорт. Показательно в этом контексте высказывание Набокова: «Истинным паспортом, писателя является его искусство»

Центральный мотив романа В.В. Набокова

Центральный мотив романа. Отправным усло­вием воскрешения образов прошлого служит картинка, сни­мок. Ганин погружается в роман-воспоминание, увидев фо­тографию Машеньки. Показывает ее Ганину Алферов, муж. «Моя жена — прелесть, — говорит он. — …Совсем молодень­кая. Мы женились в Полтаве…». Полтава — место же­нитьбы пожилого Алферова и молоденькой Машеньки — пародийная отсылка; поэме А. Пушкина «Полтава», где юная Мария бежит к старику Мазепе.

По мере того как пространство прошлого оживает в памя­ти героя, обретает звуки и запахи, берлинский мир теряет живые признаки, превращается в фотографию: «Ганину ка­залось, что чужой город, проходивший перед ним, только движущийся снимок».

про­глядел,

Утрата признаков реального существования, в частности запаха-души, обусловливает трансформацию живого образа в зрительный объект, что равноценно его умиранию, уничто­жению. Отсюда и Россия, оставшаяся только в визуальной памяти других персонажей романа, исчезает из реальности. «А главное, — все тараторил Алферов, — ведь с Россией — кончено. Смыли ее, как вот знаете, если мокрой губкой маз­нуть по черной доске, по нарисованной роже…».

Условие это реализуется в романе многократно. Так, смер­ти Подтягина предшествует условный переход его образа в фотографию. «Снимок, точно, был замечательный: изумлен­ное, распухшее лицо плавало в сероватой мути». Ср. далее: «…Клара ахнула, увидя его мутное,

Одной из активных сил, уничтожающих запах, провозгла­шается в романе ветер. Ганин, встречаясь с Машенькой в Петербурге, «на ветру, на морозе», чувствует, как «мельчает, протирается любовь.

Зловещий образ ветра, губящего запах/живое присутствие души, трансформируется в повествовании в «железные сквоз­няки» изгнания. Разрушительная функция ветра — отсылка к поэме А. Блока «Двенадцать».

Черный вечер.

Продолжение романа Дубровский Пушкина 6 класс

... только на чёрное и белое. Главная мысль романа «Дубровский» заключается в том, что любой бунт обречен на трагичный финал, и проблемы в стране нужно решать системно. ... В авантюрный сюжет он втиснул очень серозные политические проблемы страны. Сочинения на тему «Продолжение романа А. С. Пушкина «Дубровский» для 6 класса Вариант 1 Слухи оказались правдой: ...

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер,

На всем божьем свете!

Именно такую уничтожающую роль исполняет ветер в судьбе старого поэта Подтягина. Отправляясь с Ганиньш в полицейское управление, «он поежился от свежего весенне­го ветра». На империале Подтягин забывает с трудом добытый паспорт, потому что «вдруг схватился за шляпу, — дул сильный ветер».

Уже в «Машеньке» появляется прием буквального прочте­ния фразеологического оборота, применявшийся широко в зрелых произведениях Набокова. Примером служит упомяну­тая выше шляпа. Выходя из полицейского управления, Под­тягин радостно восклицает: «Теперь — дело в шляпе», полагая, что наконец выберется из Берлина. По дороге за ви­зой во французское посольство ветер сдувает с него шляпу, схватившись за нее, поэт забывает паспорт на сиденье.

зацвет­ших

от пушистой пыли» Жизнь Ганина до воспоминаний о Машеньке — «бесцветная тоска».

Маршрут мотива «запах-душа», достигая категории бес­смертия, возвращается к исходному доминантному образу романа — розе, цветку загробного мира, с которым также свя­зана идея воскресения.

Роман «Машенька» реализует поэтическое воскресение мира прошлого, первой любви героя под знаком sub rosa, что создает пародийную оппозицию каноническому литератур­ному образу розы — символу прошедшей любви и утраченной молодости.

Организация художественного пространства в романе «Машенька»

В романе «Машенька» все женские образы связаны с цветоч­ным кодом. Хозяйка пансиона, госпожа Дорн, по-немецки: шип, — пародийная деталь увядшей розы. Госпожа Дорн —-вдова (шип в цветочной символике — знак печали), «женщи­на маленькая, глуховатая», т. е. глуха к песням со­ловья. Внешне она похожа на засохший цветок, ее рука «легкая, как блеклый лист», или «морщинистая рука, как сухой лист…». Она держала «громадную ложку в кро­хотной увядшей руке».

Любовница Ганина Людмила, чей образ отмечен манер­ностью и претенциозностью, «влачила за собой ложь… изысканных чувств, орхидей каких-то, которые она как будто страстно любит…». В романе «Машенька» цветок орхидеи — эмблема «изысканных чувств» — является пародийной аллюзией на подобное его воплощение в поэзии начала века.

Образы птиц и цветов, максимально экзотированные в поэзии начала века, воспро­изводятся у Набокова с лирической простотой, которая и обус­ловила их обновление.

Образ Клары связан с цветами апельсинового дерева, сим­волом девственности. Каждое утро, идя на работу, Клара покупает «у радушной торговки… апельсины». В фи­нале романа, на вечеринке Клара «в неизменном своем чер­ном платье, томная, раскрасневшаяся от дешевого апельси­нового ликера». Черное платье в этом контексте — тра­ур по несостоявшемуся женскому счастью, т. е. пародийный знак вечной женственности.

Связанный с символикой цветов мотив запаха в романе приобретает смысл характеристики персонажей. Так, в ком­нате у Клары «пахло хорошими духами». У Людмилы «запах духов, в котором было что-то неопрятное, несвежее, пожилое, хотя ей самой было всего двадцать пять лет». Ни Клара, ни Людмила не увлекают Ганина, хотя обе влюблены в него.

Пишем по роману А.С. Пушкина «Дубровский»

... Троекуров. Было интересно читать книгу, особенно с таким концом. Замалин Михаил Сочинение по роману Пушкина “Дубровский” Добро и зло Что такое добро и зло? Каждый задавался ... жизнь последнего в покое. Поспелова Варя Сочинение по роману А.С.Пушкина « Дубровский». «Кто вызывает сочувствие ,восхищение, отвращение?» Летом я прочитала роман А.С.Пушкина «Дубровский», в котором повествуется о красивой любви ...

Запашок Алферова, души поистершейся, утратившей све­жесть, подобен запаху Людмилы. «Алферов шумно вздохнул; хлынул теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожи­лого мужчины. Есть что-то грустное в таком запашке».

Исследователи отмечали, что обитатели русского Берли­на в романе «Машенька» воспроизведены как обитатели мира теней. Эмигрантский мир у Набокова содержит отсылку к «Аду» в «Божественной комедии». Это закреплено и в запахах. Приведу два примера. В полицейском управлении, куда эмигранты при­ходят за визой на выезд,— «очередь, давка, чье-то гнилое дыхание». Прощальное письмо Людмилы Ганин разорвал и «скинул с подоконника в бездну, откуда веяло запахом угля».

С образом Людмилы связан и вариант профанации запа­ха как признака души. Получая ее письмо, герой замечает, что «конверт был крепко надушен, и Ганин мельком подумал, что надушить письмо — то же, что опрыскать духами сапоги для того, чтобы перейти через улицу». Интерпретация Ганина — пародийное отражение одного из названий орхи­деи (цветка-знака Людмилы) — Sabot de Venus.

Запахи и звуки оживляют пространство «Машеньки». Симптоматично, что первая сцена романа происходит в тем­ноте, знаками проявления жизни, начала действия становят­ся звуки и запахи. Ганин отмечает у Алферова «бойкий и до­кучливый голос», и Алферов узнает Ганина по звуку, чья национальная опознаваемость обретает гротескный смысл. Алферов говорит: «Вечером, слышу, за стеной вы прокашля­лись, и сразу по звуку кашля решил: земляк».

Мотив звуков в романе восходит к образу соловья. Ганин и Алферов оказываются соперниками и обнаруживают сходные «птичьи» черты. Алферов «сахаристо посвистывал», у него «маслом смазанный тенорок». Ганин по ночам слышит, как тот поет от счастья. Пение его — пародийный вариант песен соловья:«.. .голос Алферова смешивался с гулом поездов, а потом снова всплывал: ту-у-у, ту-ту, ту-у-у».

птицей…»

Также как женские образы в романе маркированы цветоч­ной символикой, мужские обнаруживают связь с певчими птицами. В облике мужских персонажей в первую очередь выделен голос. Так, о поэте Подтягине: «У него был необык­новенно приятный голос, тихий, без всяких повышений, звук мягкий и матовый». Звук голоса отражает характер поэтического дарования Подтягина, эпитет «матовый» отсы­лает к его стихам-картинкам, печатавшимся в журналах о живописи.

Образы птицы и цветка восходят к доминантной метафо­ре романа — «соловью и розе», отсюда их обязательное пар­ное появление в тексте. Многократная пародийная проекция метафоры создает в романе вариативность пар.

Образ Машеньки в романе маркируется еще одним вопло­щением души — бабочкой. Ганин вспоминает, как «она бежала по шуршащей темной тропинке, черный бант мелькал, как огромная траурница…»

Ведущие образы романа, птица и цветок, проступают, как водяные знаки, в маргинальных деталях «Машеньки», сохра­няя игровое разнообразие вариантов. Уходя от Людмилы, Ганин смотрит «на роспись открытого стекла — куст кубических роз и павлиний веер». В Усадьбе, где жил Ганин, «скатерть стола, расши­тая розами» и «белое пианино», которое «оживало и звенело». В заключительной сцене романа Ганин выходит в ут­ренний город и видит «повозку, нагруженную огромными связками фиалок…» и то, как « с черных веток спар­хивали… воробьи».

Символика соловья и розы, векторных образов текста, констатирует их причастность как реальному, так и потусто­роннему мирам, что не только оправдывает присутствие этих образов в двумирном пространстве романа, но и обеспечивает его сращенность. Ганину «казалось, что эта прошлая, дове­денная до совершенства жизнь проходит ровным узором через берлинские будни».

Женские образы в романе «Машенька»

Особого внимания заслуживает организация художественного пространства в романе «Машенька». Представляется, что мир прошлого, России, и мир настоящего, Берлина, оказыва­ются условно опрокинутыми друг в друга. «То, что случилось в эту ночь, то восхитительное событие души, переставило све­товые призмы всей его жизни, опрокинуло на него прошлое». В финале романа Ганин, пережив заново любовь к Машеньке, с рассветом покидает дом — прошлое и настоящее демонстративно размыкаются: «Все казалось не так поставлен­ным, непрочным, перевернутым, как в зеркале. И так же как солнце постепенно поднималось выше и тени расходились по своим местам, — точно так же, при этом трезвом свете, та жизнь воспоминаний, которой жил Ганин, становилась тем, чем она вправду была, — далеким прошлым».

Однако на протяжении всего повествования романное пространство образует вертикальную структуру из двух по­вернутых друг к другу сфер (прошлого и настоящего), разде­ленных водной поверхностью, обеспечивающей их взаимное отражение. Роль водораздела исполняет в романе река, канал, море, слезы, зеркало, блес­тящий асфальт, оконное стекло и т. д.

Река, которая в прошлом Ганина связана с его любовью («Он ежедневно встречался с Машенькой, по той стороне реки…»), в стихах Подтягина — с Россией («Над опуш­кою полная блещет луна,/Погляди, как речная сияет волна», с. 138), в настоящем меняет смысловое содержание, из символа счастья становится символом его утраты. Вода приобретает значение границы между живым миром родины и потусторон­ним миром изгнания. Синонимом реки выступает море, пере­секая которое, герой попадает в пространство мира теней. «Судно, на которое он (Ганин. — Н. Б .) попал, было греческое, грязное… заплакал толстоголовый греческий ребенок… И вы­лезал на палубу кочегар, весь черный, с глазами, подведенны­ми угольной пылью, с поддельным рубином на указательном пальце». «Греческое судно» в контексте эмиграции Ганина прочитывается как отсылка к «Одиссее», герой которой в своем морском путешествии попадает и в «иной» мир. Образ «кочегара с рубином на указательном пальце» — аллюзия на «Божественную комедию» Данте. Пародийное сходство кочегара с бесом, а именно в поэме Данте Харон бес. Цитирую по переводу М. Лозинского: «А бес Харон сзывает стаю грешных, вращая взор, как уголья в золе.,.» придает путешествию Ганина смысл переправы через Ахерон.

Намек на Ахерон возникает в романе еще раз, когда Ганин и Подтягин идут в полицейское управление за паспортом. Подтягин, у которого, наконец, появляется надежда пере­браться во Францию (в другую страну эмиграции; ср. у Дан­те: Ахерон отделяет второй круг ада от третьего), обращается к Ганину: «Вода славно сверкает, — заметил Подтягин, с тру­дом дыша и указывая растопыренной рукой на канал».

Сам эпизод хождения двух поэтов в полицейское управле­ние, обстановка которого напоминает описание из III песни «Ада», — пародийная отсылка к «Божественной ко­медии». Там — старший поэт, Вергилий, сопровождает млад­шего, Данте, у Набокова — младший, Ганин, сопровождает старшего, Подтягина. Пародийное сходство Подтягина и Вергилия закреплено в звуке голоса. Вергилий появляется перед Данте осипшим от долгого молчания. Подтягин гово­рит «матовым, чуть шепелявым голосом». Вергилий — умерший поэт, Подтягин — еще живой человек, но как поэт уже скончавшийся. Он говорит о себе Ганину: «Теперь, сла­ва Богу, стихов не пишу. Баста». Последнее итальянс­кое слово — еще одна ироническая отсылка к Данте.

Водная граница — горизонтальное сечение вертикально организованного художественного пространства романа. Россия и прошлое оказываются погруженными на дно памя­ти/на дно воды. Условие погружения в воду реализуется в причастности к морскому дну разных персонажей романа. Так, Подтягин «похож на большую поседевшую морскую свинку», Алферов говорит, что в прошлой жизни был, «возможно, устрицей, голос Машеньки дрожит в труб­ке, «как в морской раковине», в одном из писем к Ганину она восхищается стихотворением: «Ты моя маленькая бледная жемчужина».

Подтягин, глядя на сахар на дне стакана, думает, «что в этом ноздреватом кусочке есть что-то русское…». В комнате Клары висит «копия с картины Беклина «Остров мертвых»». Изображенный на картине остров становится сино­нимом русского пансиона, оставшегося над поверхностью воды, в которую погрузилась родина. Условие закреплено в то­пографии: одной стороной дом обращен к железнодорожному полотну, другой — на мост, отчего кажется, будто он стоит над водой. У Клары, чьи окна выходят на мост, впечатление, что она живет в доме, «плывущем куда-то».

Погружение на дно воды как вариант пародийного сюжет­ного хода несколько раз воспроизводится в романе. Так, Га­нин, уходя от брошенной любовницы, слышит, как «во дво­ре бродячий баритон ревел по-немецки «Стеньку Разина»» . В народной песне атаман Стенька Разин по требо­ванию товарищей бросает в Волгу полюбившуюся ему пер­сидскую княжну.

Мощным взмахом подымает

Он красавицу-княжну

И за борт ее бросает

В набежавшую волну.

Другой пример пародийного использования ситуации утопления: встреча Ганина и Машеньки в Петербурге, где фактически погибает их летняя любовь, «они встретились под той аркой, где — в опере Чайковского — гибнет Лиза».

Смерть, забвение, переход в статус прошлого воплощают­ся в романе движением вниз. Так, умирающий Подтягин чувствует, что падает «в бездну». Уход Ганина в эмигра­цию, из Севастополя в Стамбул, воплощен в географическом маршруте вниз, на юг. Последняя встреча Ганина и Машень­ки на площадке синего вагона кончается тем, что Машенька «слезла на первой станции», т. е. уходит вниз, становится воспоминанием.

всплыв­шее

Воскресение образа Машеньки связано с его простран­ственным перемещением в высоту, т. е. по другую сторону зер­кала. ««Неужели… это… возможно…»—огненным осторожным шепотом проступали буквы», повторяя в небе мысль Ганина о возвращении Машеньки в его жизнь. Увлеченный своим воспоминанием/отражением, сам Ганин как бы переме­щается в центр этого воскрешенного прошлого, расположен­ного теперь в верхней части романного пространства, отчего мир Берлина, в свою очередь, смещается и кажется ему распо­ложенным внизу. Ганин выходит пройтись по Берлину, «он… влез на верхушку автобуса. Внизу проливались улицы».

Мир родины и мир изгнания отражаются друг в друге. В усадьбе Ганина картинка: «нарисованная карандашом голова лошади, что, раздув ноздри, плывет по воде». В финале романа, укладывая в чемодан вещи, Ганин обнаруживает «жел­тые, как лошадиные зубы, четки». В беседке, во время знакомства с Машенькой, герой с досадой замечает, «что чер­ный шелковый носок порвался на щиколотке». В Бер­лине среди вещей он находит «рваный шелковый носок, поте­рявший свою пару». Эффект отражения реализуется иногда в этом первом романе Набокова буквально, например, «в зеркале прихожей он (Ганин. — Н. Б.) увидел отраженную глубину комнаты Алферова… и теперь страшно было подумать, что его прошлое лежит в чужом столе» — в столе Алфе­рова лежит фотография Машеньки.

купальном

Движение вверх/вниз реализуется буквально в романе «Машенька» как механика начала и конца повествования. В первой сцене Ганин поднимается на лифте в пансион (этому соответствует в дальнейшем поднятие со дна памяти прошло­го) — в финале герой спускается по лестнице вниз, покидает пансион, и его прошлое вновь опускается на дно памяти.

Вертикальное движение сюжета подъем/спуск проециру­ется на один из главных приемов поэтики романа. Он может быть сформулирован как снижение традиционного пафоса любовной лирики, патетических клише и параллельное воз­вышение/поэтизация категории простого, милого, естес­твенного, оцениваемого как домашнее, будничное, родное. Одним из примеров снижения может служить уже приводи­мая выше сцена условного обретения героем души, происхо­дящая на подоконнике «мрачной дубовой уборной». Во имя снижения патетики темы воскресения этот локус выбран автором как точка соприкосновения двух миров: русского и берлинского. В пансионе госпожи Дорн: «туалетная келья, на двери которой было два пунцовых нуля, лишенных своих за­конных десятков, с которыми они составляли некогда два разных воскресных дня в настольном календаре господина Дорна».

Наравне с этим в романе осуществляется поэтизация «про­стенького», «родного». Так, бессмертие обретают «дешевень­кие духи» Машеньки, «сладость из травяного стебля», «ландриновые леденцы», смешные глуповатые песенки, банальные сентиментальные стихи, да и само простенькое имя героини: «Ему (Ганину. — Н. Б.) ка­залось в эти дни, что у нее должно быть какое-нибудь необык­новенное, звучное имя, а когда узнал, что ее зовут Машенька, вовсе не удивился, словно знал наперед, — и по-новому, очаровательной значительностью, зазвучало для него это простенькое имя». Имя героини приобретает значение милой простоты, теплой естественности, трогательной неж­ности.

Вслед за Данте, Гёте, Соловьевым Набоков создал в своем романе образ Вечной Женственности, но в ее простенькой, милой, домашней ипостаси. И на этом уровне «Машенька» Набокова представляет лирическую антитезу «Стихам о Пре­красной Даме» А. Блока.

Цифровая символика романа В.В. Набокова

Цифровое присутствие сопряжено с маргинально воспроизведенной темой математики как науки земной, логической, противо­поставляющей себя поэзии. Олицетворяет ее Алферов, ко­торый с Машенькой образует пару: «цифра и цветок». Мотив чисел соперничает, таким образом, с мотивом соловьиной песни в романе, обнаруживая поэтическое содер­жание цифровых знаков.

Приведу примеры:

Девять. Встреча Ганина и Машеньки произошла «девять лет тому назад». И, погружаясь в воспоминания, Ганин снова стремится приблизиться к образу Машеньки «шаг за шагом, точнотакже, как тогда, девять лет тому назад. Ганин полюбил Машеньку, когда им обоим было по 16 лет. Через девять лет Машенька приезжает в Берлин, но в утро ее приезда герой понимает, что она фактически умерла для него, сделалась «далеким прошлым».

25 лет — роковой возраст и для других героинь романа. Людмила (ей 25 лет) после слов Ганина о разрыве «ле­жала как мертвая». Клара говорит, что по телефону «у нее был загробный голос». Кларе в последнюю ночь романа исполняется 26 лет, но она остается вместе с други­ми обитателями пансиона в «доме теней».

Пять — число, традиционно связанное с розой, символи­зирующее ее пять лепестков. Пять в романе — цифра Ма­шеньки. Ганин хранит ее «пять писем». Узнав о при­езде Машеньки, Ганин видит, как в небе «огненным осторож­ным шепотом проступали буквы… и остались сиять на целых пять минут…». Он выходит на улицу и замечает «пять извозчичьх пролеток… пять сонных… миров в купечес­ких ливреях…». Воскресение образа Машеньки ощуща­ется героем как собственное воскресение, знаком которого служит возвращение пяти чувств.

Семь. «Семь русских потерянных теней» обитают в берлинском пансионе. Причастность персонажей миру по­тустороннему прочитывается как отсылка к семи смертным грехам. Цифра «семь», с которой связана полнота человечес­кого образа, приобретает в романном воплощении очевид­ный пародийный смысл,

Роман длится семь дней, замкнутый цикл, неделю, время сотворения мира. Ср. уже приводившуюся выше цитату о том, что Ганин «был богом, воссоздающим погибший мир». Семь, число законченного периода, принято связы­вать с переходом к новому, неизвестному, открытому, каким и видит свой дальнейший путь Ганин.

Финал романа

В финале романа Ганин покидает русский пансион, уезжает из Берлина. «Он выбрал поезд, уходивший через полчаса на юго-запад Германии… и с приятным волненьем подумал о том, как без всяких виз проберется через границу, — а там Франция, Прованс, а дальше — море». Еще ра­нее в разговоре с Кларой Ганин говорит: «Мне нужно уез­жать… Я думаю в субботу покинуть Берлин навсегда, махнуть на юг земли, в какой-нибудь порт…». Каков же смысл ганинского маршрута, на юг земли, к морю, в порт?

Еще до воспоминаний о Машеньке Ганин, «испытывая тоску по новой чужбине», отправляется гулять по Бер­лину: «Подняв воротник старого макинтоша, купленного за один фунт у английского лейтенанта в Константинополе… он… пошатался по бледным апрельским улицам… и долго смотрел в витрину пароходного общества на чудесную модель Мавритании, на цветные шнуры, соединяющие гавани двух материков на большой карте».

Описанная картинка содержит скрытый ответ: цветные шнуры маркируют маршрут Ганина — из Европы в Африку. Ганин, молодой поэт, ощущает себя литературным потомком Пушкина. Пушкин и есть неназванный Вергилий Набокова, чье имя, как и главный образ романа, зашифровано посред­ством аллюзии.

Фамилия героя — Ганин — фонетически возникает из име­ни пушкинского знаменитого африканского предка — Ганни­бал. Знаменательна в этом контексте научная подробность ведущего образа романа, со­ловья, символа певца любви, поэта, т. е. самого Ганина. «Об­щеизвестны два европейский вида соловья: восточный и запад­ный. Оба вида зимуют в Африке». Путь Ганина в обратном направлении повторяет путь Ганнибала: Россия — Константи­нополь/Стамбул — Африка. Остановка в Берлине осознается героем как тягостная пауза. Тоска Ганина «по новой чужбине» и предполагаемый маршрут — аллюзия на стихи Пушкина:

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! — взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей.

Под ризой бурь с волнами споря,

По вольному распутью моря

Когда ж начну я вольный бег?

Пора покинуть скучный брег

Мне неприязненной стихии,

И средь полуденных зыбей,

Африки моей,

Вздыхать о сумрачной России,

Где я

Где сердце я похоронил.

Эта 50-я строфа из первой главы «Евгения Онегина», а так­же сделанное к ней примечание Пушкина о своем африканс­ком происхождении стали много лет спустя объектом исследо­вания Набокова. Оно опубликовано под названием «Абрам Ганнибал» в качестве первого приложения к Комментариям и переводу «Евгения Онегина». Составившие работу научные разыскания были сделаны Набоковым, конечно, позднее, од­нако интерес его к Пушкину наметился в ранней юности, а внимательное всматривание/вчитывание в произведения и биографию поэта совпадают, по крайней мере, с выбором со­бственного писательского пути. Отсюда в образе Ганина, героя первого романа Набокова, молодого поэта, условного потом­ка Пушкина, возникают знаки биографии знаменитого пуш­кинского предка. Ср. принцип зеркального отражения про­шлого и настоящего в «Машеньке». Так, у Ганина «два паспор­та… Один русский, настоящий, только очень старый, а другой польский, подложный». Ср.: Абрама Ганнибала крес­тили в 1707 г. Крестным отцом его был Петр I, а крестной ма­терью — жена польского короля Августа II.

Потаенное пушкинское присутствие проявляется и в ме­тафоре-доминанте романа. Возможно, сюжет стихотворения «Соловей и роза» Фет заимствовал не непосредственно из ориентального источника, а у Пушкина. См. его стихи «О дева-роза, я в оковах», «Соловей». Симптоматично, что от­сылка к Пушкину содержит наравне с мужским и женский центральный образ романа. Например, описание Машеньки в упомянутых выше свиданиях влюбленных зимой («Мороз, метель только оживляли ее, и в ледяных вихрях… он обнажал ей плечи… снежок осыпался… к ней на голую грудь»), прочитывается как отсылка к героине стихотворения Пушкина «Зима. Что делать нам в деревне?».

И дева в сумерки выходит на крыльцо:

Открыта шея, грудь, и вьюга ей в лицо!

русской розе.

Как жарко поцелуй пылает на морозе!

Так, именно пушкинские строки, в свою очередь, служат указанием на скрытый, неназванный образ Машеньки — розы.

Обнаружение адресата набоковской аллюзии чрезвычайно важно для взгля­да на структуру романа. Исследователи «Машеньки» отмеча­ли «нестрогую рамочную конструкцию» произведения, «где вложенный текст — воспоминания героя, — перемешан с об­рамляющим — жизнь героя в Берлине».

Литература

[Электронный ресурс]//URL: https://liarte.ru/kursovaya/nujenv-nabokov-mashenka/

1. В. Набоков, Круг. Стихотворения, повесть, рассказы, М., 1991

2. В.В. Набоков, Рассказы. Приглашение на казнь эссе, интервью, рецензии, М., 1989

3. Раевский Н.А., Воспоминания о В. Набокове, «Простор», 1989 №2

4. В. Набоков, Машенька

5. Сахаров В.И., Унесенные роком. Несколько бесспорных и спорных мыслей о русской эмиграции и эмигрантах., РФ сегодня, 1998

6. Нора Букс, Эшафот в хрустальном дворце. О русских романах В. Набокова, Новое литературное обозрение, 1998