Творчество Тургенева кратко
Иван Сергеевич Тургенев — русский прозаик. Творчество Тургенева пришлось на время, следующее за так называемым «золотым веком» русской литературы — литературной эпохой Грибоедова, Пушкина, Лермонтова и Гоголя. В прозе Тургенева отразился период исторических перемен в российском обществе и государстве, касавшихся прежде всего его социального устройства, политики и идеологии. Поражение в Крымской войне, реформы времени правления императора Александра II, освобождение крестьян, духовные поиски интеллигенции, революционные настроения в обществе были содержанием жизни в России 1840-1880-х годов.
Тургенев начинал своё творчество как поэт: он сочинял стихи с конца 1830-х годов, а в 1843 году опубликовал поэтический сборник. Однако вскоре писатель полностью переключился на прозу. В 1840-е годы Тургенев был активным участником литературного кружка В.Г. Белинского в Петербурге. На его творчество оказали определённое влияние стилевые черты «натуральной школы», присущие писателям кружка Белинского. Это проявлялось прежде всего в натуралистическом описании действительности, внешнего мира. Как оригинальный писатель, имеющий свою индивидуальную манеру, творческую и гражданскую позицию, Тургенев впервые выступил в цикле рассказов-очерков «Записки охотника» (1847-1852).
В этой книге он показал неизвестную прежде в большой литературе жизнь крестьянства, яркие национальные характеры, жизненную энергию и душу русского человека.
Последующее десятилетие отмечено высокой активностью творчества Тургенева: начиная с середины 1850-х годов из-под его пера выходят четыре романа и две повести. Всплеск писательской активности Тургенева, безусловно, связан с политическими событиями в России — его произведения того времени были непосредственным откликом на них, а в некоторых случаях даже опережали сами события, точно выражая дух времени. Таковы романы «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860).
К этому периоду творчества относятся и повести, посвящённые первой любви: «Ася» (1858), «Первая любовь» (1860).
В это же время создан и выдающийся роман «Отцы и дети» (1862), в котором Тургенев изобразил русское общество времён эпохальной для России XIX века реформы — отмены крепостного права.
Источник: Москвин Г.В. Литература: 9 класс: в 2 ч. Ч. 2 / Г.В. Москвин, Н.Н. Пуряева, Е.Л. Ерохина. — М.: Вентана-Граф, 2016
Винникова Г.Э.: Тургенев и Россия Любовь в творчестве Тургенева
... связана с предоставлением высококвалифицированной, систематической и особо сложной работы Художественное воплощение любви в произведениях И.С. Тургенева В творчестве каждого из писателей одно из главных мест отводится воплощению ... была написана в 1919 году. На ней изображены четыре ребенка, два мальчика и столько же девочек. Какой поступок можно назвать благородным? — сочинение 6 класс Ежедневно мы ...
«Гений меры»: Тургенев в русской культуре
Определение «гений меры», принадлежащее Д. Мережковскому, прозвучало в следующем контексте: «В России, стране всяческого, революционного и религиозного, максимализма, стране самосожжений, стране самых неистовых чрезмерностей, Тургенев едва ли не единственный, после Пушкина, гений меры и, следовательно, гений культуры. Ибо что такое культура, как не измерение, накопление и сохранение ценностей? В этом смысле Тургенев, в противоположность великим созидателям и разрушителям Л. Толстому и Достоевскому, — наш единственный охранитель, консерватор и, как всякий истинный консерватор, в то же время либерал».
Формула Мережковского отражает все стороны личности и творчества И. Тургенева. Попробуем развернуть ее, обозначив те параметры-направления, которые позволяют не просто увидеть тургеневскую «мерность», но и осознать ее исключительное значение в русской культуре и литературе.
Разносторонняя и при этом глубокая образованность, уникальный художественный дар, масштабность личности, интеллектуальная мощь, социальная интуиция, просветительская энергия при содействии судьбы, определившей преимущественным местом жительства писателя Западную Европу, — все это обеспечило Тургеневу особое — срединное, стержневое — место в культурной жизни эпохи.
Он был связующим звеном, центром притяжения и точкой отталкивания, предметом восхищения и объектом зависти, вдохновителем и раздражителем, властителем дум и непримиримым оппонентом многочисленных великих и рядовых своих современников в России, Европе и даже в Америке. Самый модный, самый читаемый писатель своего времени, он был при этом великим художником, проторявшим свой собственный путь не только в русской, но и в мировой литературе, — сочетание уникальное, ибо «модный», как правило, — не вершинный, не совершенный, а усредненно-завлекательный, «суррогатный» и потому востребованный большинством, в данном же случае «модный» — одновременно элитарный, изысканный, недосягаемо совершенный.
Ощущение неуловимой и в то же время несомненной эталонности тургеневского письма сформулировала в 1874 году, по прочтении рассказа «Живые мощи», Жорж Санд: «Tous nous devons aller а l’еcole chez vous»: «Мы все должны идти к вам на выучку». О том же, но с другим, раздражительным, оттенком говорит от лица собратьев по перу герой Чехова: «И так до гробовой доски все будет только мило и талантливо, мило и талантливо — больше ничего, а как умру, знакомые, проходя мимо могилы, будут говорить: «Здесь лежит Тригорин. Хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева»».
Писать лучше Тургенева было действительно мудрено, тем более что кажущаяся простота, искусная безыскусственность письма в данном случае оборотной стороной своей имела глубину, сложность, многомерность смыслов, на поверхности текста обозначенных пунктиром, ажурной вязью намеков, ассоциаций, параллелей, недоговоренностей, — именно поэтому Тургенев, при всей своей хрестоматийности, до сих пор отчасти остается непрочитанным или поверхностно прочитанным, а главное — недооцененным художником. Последнему обстоятельству в какой-то мере, по-видимому, способствовал он сам.
В 1856 году, еще до своих знаменитых романов, в письме к С. Аксакову Тургенев объяснял: «Я один из писателей междуцарствия — эпохи между Гоголем и будущим главою; мы все разрабатывали в ширину и вразбивку то, что великий талант сжал бы в одно крепкое целое, добытое им из глубины; что же делать! Так нас и судите» (3, 32).
Поиски истины и смысла жизни героями русской литературы
... честная, человеческая мера счастья. Но в этот момент персонаж погибает. Смысл жизни Болконского оказывается в его поиске, неустанности исканий, непримиримости с обстоятельствами и скудоумием. Данная статья поможет написать сочинение на тему «Смысл жизни ...
Та же мысль практически одновременно выражена в письме к Л. Толстому: «…я писатель переходного времени — и гожусь только для людей, находящихся в переходном состоянии» (3, 43).
По прошествии двух десятилетий, на пике уже не только российской, но и мировой славы, читаемый и почитаемый в Европе и США, ставший полпредом русской литературы на Западе и активным пропагандистом западноевропейской литературы в России, своему американскому корреспонденту, философу и теологу Генри Джеймсу Тургенев пишет: «Ваше письмо слишком уж лестно для меня, милостивый государь. Я, конечно, счастлив, что имею столь благосклонных читателей в Америке и горжусь вашим добрым отношением ко мне; но вы переоцениваете меня. Щекотливая штука — скромность; люди не верят в ее искренность, и они в общем правы: я надеюсь, что это не скромность, а точная оценка своих способностей говорит мне, что я не ejusdem farinae , как Диккенс, Ж. Санд или Дж. Элиот. Я вполне довольствуюсь вторым или даже третьим местом после этих действительно великих писателей» (10, 446).
К сожалению, русское литературоведение в лице многих своих представителей оказалось чересчур «послушным» по отношению к подобным самооценкам и в разных контекстах и по разным поводам повторяло уже как объективную данность мысль о вторичности, переходном качестве тургеневского творчества. Между тем, о вторичности в данном случае говорить вообще не приходится, ибо Тургенев «зашел <�…> с такой стороны, с какой до него <�…> никто еще не заходил», не только к народу, о чем абсолютно точно сказал В. Белинский, но и к жизни, к человеку вообще, создав уникальный художественный мир, — примечательно, что у него не было и до сих пор нет прямых литературных преемников и даже подражателей, ибо ему оказалось чрезвычайно сложно наследовать и невозможно подражать. Что же касается переходности, то она, пожалуй, действительно есть и в творчестве, и в судьбе — но переходность не как недостаточность, недовыраженность, неполнота, а, напротив, как та степень полноты, которая вбирает в себя многообразие и сложность бытия, которой присущи мерность, уравновешенность, обращенность к разным сторонам жизни и разным, в том числе противоположным, противоборствующим идеологическим интенциям.
Художественную стратегию Тургенева можно метафорически определить как наведение мостов — установление глубинных сущностных связей между разнородными и даже антагонистическими явлениями и смыслами, воссоздание их без нарочитых перекосов, тенденциозных смещений и искажающих пропорции преувеличений или умалений.
В «Записках охотника» есть герой, в котором более явственно, чем в других тургеневских персонажах, запечатлелся сам автор именно как носитель и воплощение меры, как олицетворение связующего начала — это Рассказчик, охотник, который являет собою одновременно причастность и дистанцированность, доброжелательность и непримиримость, пристальность, скрупулезность, дотошность и — артистизм — непоказной, неброский, но несомненный и неизменный артистизм в отношении к жизни, какой бы обыденно-непритязательной она ни была; в восприятии и при участии Рассказчика самые заурядные картины обретают поэтическую притягательность и глубину. Охотник за неуловимой ничем, кроме художества, «дичью» — текучей плотью и мерцающими смыслами бытия, странник по своему душевному складу и по возложенному на него сюжетному заданию, Рассказчик дан в непрерывном движении от одной истории-ситуации к другой, на пересечении человеческих судеб-миров, которые благодаря ему в совокупности своей складываются в объемную, многоплановую, многоликую и многокрасочную картину национальной жизни, представляющую единый — при всей своей внутренней пестроте, сложности и разнообразии — национальный мир. Уже современники почувствовали, что «Записки охотника» — это своеобразный «анти-Гоголь»: живые души. Другие современники и потомки, особенно советские, усиленно педалировали социальный, протестный смысл книги — и он в ней несомненно есть, но — уравновешенный многими другими смыслами, а в целом и в общем «Записки охотника» — это книга, не имеющая аналогов в русской классической литературе по убедительности, точности, масштабности и органичности проникновения в глубинный национальный мир в его естественном, обыденном состоянии, без криминальных, идеологических, сакральных и прочих акцентуаций, которые неизменно привносились в эту тему великими современниками Тургенева.
Иван Сергеевич Тургенев. Жизнь и творчество
... с сочинениями Л. Фейербаха; позднее Тургенев скажет, что из всех философов Германии “Фейербах—единственный человек, единственный характер и единственный талант” Тургенев изучал тогда не только философию, ... непосредственным неусыпным надзором правительства, что, разумеется, сказывалось на всех сферах университетской жизни. В Московском университете хотя бы по одной только дальности расстояния труднее ...
В «Преступлении и наказании» Достоевского есть чрезвычайно примечательное высказывание следователя Порфирия Петровича по поводу отпущенного на свободу преступника из «благородных», самому этому преступнику, то бишь Родиону Романовичу, и адресованное: «Да и куда ему убежать, хе-хе! <�…> В глубину отечества убежит, что ли? Да ведь там мужики живут, настоящие, посконные, русские; этак ведь современно развитый русский человек скорее острог предпочтет, чем с такими иностранцами, как мужички наши, жить, хе-хе!» А действие «Записок охотника» — как, между прочим, и большинства романов Тургенева — именно там и происходит: в глубине отечества, где живут настоящие, посконные русские мужики, ни для Рассказчика, ни для стоящего за ним Тургенева не бывшие «иностранцами». Достоевский глубинную Россию воспринял через острог — достаточно перечитать вставную новеллу «Записок из Мертвого дома», «Акулькин муж», чтобы увидеть: повседневное крестьянское бытие предстояло его мысленному взору еще более чудовищным, чем каторжное, — это не вина его, а беда, и в конечном счете личная трагедия обернулась в его случае грандиозными художественными свершениями, но «мужика-богоносца» он именно по контрасту с пережитым сочинил, во искупление собственной невольной вины перед народом — неизбывной своей чужести ему, с беспощадной точностью запечатленной в тех же «Записках из Мертвого дома» и аукнувшейся не только в приведенном фрагменте «Преступления и наказания», но и во многих других художественных образах и публицистических высказываниях.
В отличие от Достоевского, Толстой, как и Тургенев, и гораздо дольше Тургенева, жил в глубине России, рядом с мужиками, вместе с ними, но, при гениальном даре живописать сущее, он обладал настоятельной потребностью наделять это сущее концептуальными смыслами, систематизировать, упорядочивать и логизировать живую жизнь, что вызывало категорическое неприятие и серьезные опасения у Тургенева, о чем он неоднократно пишет А. Фету — например, в письме от 6 (18) сентября 1871 года: «Я очень рад, что Толстому лучше и что он греческий язык так одолел — это делает ему великую честь и принесет ему великую пользу. Но зачем он толкует о необходимости создать какой-то особый русский язык!! — создать море. Оно разлилось кругом безбрежными и бездонными волнами; наше — писательское — дело направить часть этих волн в наше русло, на нашу мельницу. И Толстой это умеет. А потому его фраза лишь настолько меня беспокоит, насколько она показывает, что ему все еще хочется мудрить» (9, 133).
Лишние люди» в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети
... героя романа И. С. Тургенева со всей ответственностью можно назвать «лишним человеком», тем более, что это почти одно и то же, что и «герой нашего времени». Похожие сочинения Сочинение на ... охарактеризовать финишную прямую всего существования этого героя. В русской литературе Базаров был не единственным таким, «лишним» человеком: подобные слова читатели могли бы услышать от Чацкого, Онегина, Обломова ...
Вот этого желания «создать море», потребности «мудрить» у Тургенева никогда не было — он преуспел в другом: в умении направлять безбрежную и бездонную русскую жизнь (как и правдивый и свободный русский язык) в собственное художественное русло, не придавая ей «мудреных», то есть искусственных, тенденциозных оттенков. Не потому ли сам Толстой, перечитывая Тургенева и много думая о нем после его смерти, в письме А. Пыпину подчеркнул: «Главное в нем это его правдивость». Далее, развивая тему, Толстой пишет: «Тургенев прекрасный человек (не очень глубокий, очень слабый, но добрый, хороший человек), который хорошо говорит всегда то самое, то, что он думает и чувствует <�…> воздействие Тург[енева] на нашу литературу было самое хорошее и плодотворное. Он жил, искал и в произведениях своих высказывал то, что он нашел, — все, что нашел. Он не употреблял свой талант (умение хорошо изображать) на то, что[бы] скрывать свою душу, как это делали и делают, а на то, чтобы всю ее выворотить наружу. Ему нечего было бояться». При всей уважительности толстовской оценки, есть в ней и некоторый снисходительный оттенок, снижающий тренд: правдивость Тургенева, по логике письма, состоит в том, что он был честен относительно самого себя: не лукавил, не лгал, что «нашел», — о том и писал, не боялся «выворотить» душу, однако был «не очень глубокий» человек, а это значит, что нашел далеко не все. В воспоминаниях Г. Данилевского запечатлен аналогичный толстовский отзыв о Тургеневе: «Это был независимый, до конца жизни, пытливый ум <�…> И я, несмотря на нашу когда-то мимолетную размолвку, всегда высоко чтил его и горячо любил. Это был истинный, самостоятельный художник, не унижавшийся до сознательного служения мимолетным потребностям минуты. Он мог заблуждаться, но и самые его заблуждения были искренни».
Однако то, что Толстому казалось заблуждением, было просто другой правотой — более того, вполне могло быть и объективной (насколько это вообще возможно) правотой. Как писал Ю. Никольский по поводу упреков Достоевского в том, что Тургенев, живя вне России, «фактов не знает», не знает «русскую жизнь вообще», — «Тургенев знал другие факты. У Тургенева было совершенно противоположное Достоевскому мировоззрение, и к нему подбирались другие факты».
Что же касается весьма знаменательной оговорки — «не очень глубокий» человек, — то эта аттестация, обусловленная вполне правомерной субъективностью Толстого, прижилась во многих литературоведческих сочинениях, вот и в недавно вышедшей книге В. Сквозникова читаем: «Сколько ни внушай современному читателю (а подчас и себе), что это классика живая, что проза «благоуханна» и проч. — все равно Тургенев выглядит если и не жеманным (как Карамзинов), то простоватым», — так что пройти мимо нее не получится, нужно или согласиться, или опровергнуть, объяснив ее источник, причину ее появления.
Иван Сергеевич Тургенев. Проблематика романа «Отцы и дети»
... двух поколений, отцов и детей. Разногласия по различным вопросам всегда существовали между молодежью и старшим поколением. Так и здесь, представитель ... стороне автор романа? Однозначно нельзя ответить на этот вопрос. Будучи либералом по убеждениям, Тургенев чувствовал превосходство Базарова, ... с негодованием сознавал романтика в самом себе». Герой переживает сильный душевный разлад. «...Что-то... в ...
Позволим себе предположить и по мере сил доказать это ниже, что то, что некоторым читателям Тургенева казалось и продолжает казаться «неглубокостью», по существу своему и есть мерность, равновесность, гармоничность — как эстетическая, так и идеологическая. Тургенев сам это опосредованно объясняет в своих письмах, в частности и прежде всего в высказываниях о Толстом. Одно из них — о языке — приведено выше, а вот другое, тоже из письма к Фету: «Что бы он ни делал — будет хорошо, если он сам не исковеркает дела рук своих. Философия, которую он ненавидит, оригинальным образом отмстила ему: она его самого заразила — и наш враг резонерства стал резонерствовать напропалую! Авось это все с него теперь соскочило — и остался только чистый и могучий художник!» (9, 170).
Дидактическая интенция в творчестве Толстого усугубилась к 80-м годам, то есть к тому времени, которому принадлежат его высказывания о Тургеневе, так что не исключено, что Толстому в Тургеневе недоставало той «глубины», которая, с точки зрения самого Тургенева, была «резонерством» и против которой он активно и последовательно протестовал, защищая «чистого и могучего художника» от совершенно лишних, с его точки зрения, чуждых художеству напластований. «Раннему» Толстому, в котором сразу сказался великий художник и одновременно с самого начала проклевывался «учитель», Тургенев, пристально и заинтересованно наблюдавший за его становлением, писал: «Вы становитесь свободны, свободны от собственных воззрений и предубеждений. Глядеть налево так же приятно, как направо, — ничего клином не сошлось — везде — «перспективы» <�…> — стоит только глаза раскрыть. Дай бог, чтобы Ваш кругозор с каждым днем расширялся! Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать; система — точно хвост правды, но правда как ящерица: оставит хвост в руке — а сама убежит: она знает, что у ней в скором времени другой вырастет» (3, 75).
Безусловно, с точки зрения «ортодокса», такая открытость различным перспективам, такая гибкость и — воспользуемся тут словом, как правило принадлежащим иному контексту, но чрезвычайно уместным применительно к Тургеневу, — такая всеотзывчивость может восприниматься как поверхностность, «неглубокость» и мировоззренческая «нецельность». Однако с другой точки зрения, при другом, не ангажированном, не ограниченном рамками единственно верного учения подходе открытость истине в разных ее проявлениях обнаруживает большую глубину, нежели сведение истины к одному непреложному варианту, а мировоззренческий скепсис оказывается основой цельности иного, более сложного качества и порядка, чем та, которая исполнена однонаправленного пафоса.
В отличие от большинства своих собратьев по перу, Тургенев получил очень серьезное философское образование, но уже в процессе его получения, в молодости, находясь в самом горниле мировой философии, в Германии, он отличался от своих фанатично поклоняющихся Гегелю и его учению товарищей прохладой и сдержанностью в отношении к идейным святыням, дистанцированностью от нескончаемых умозрительных бдений-дебатов. Как пишет Б. Зайцев, «от кружков его отталкивало доктринерство, дух учительства». И в этом плане он оставался верен себе всю жизнь: не создал никакого «учения», никакой «системы», не витийствовал, не пророчествовал, не учительствовал, а реализовал себя в «чистом» художестве, растворив философию в тексте, не доверив ей прямого, тем более окончательного, «резонерского» слова, потому что не признавал за умозрительной системой, какой бы стройной и убедительной внутри себя самой она ни была, окончательности и абсолютности. «Идолы были ненавистны его научно-философскому уму», и в этой свободе от каких бы то ни было догм была его, тургеневская, глубина и цельность. Художество же для Тургенева стало областью той высшей свободы, образом-символом которой и является охота в «Записках охотника». В заключительном рассказе цикла, «Лес и степь», есть такие строки: «Охота с ружьем и собакой прекрасна сама по себе, ftr sich, как говаривали в старину; но, положим, вы не родились охотником: вы все-таки любите природу; вы, следовательно, не можете не завидовать нашему брату…» В автографах после слов «вы все-таки любите природу» стояло — «и свободу». В набросках незавершенной статьи об охоте Тургенев писал: «Люблю охоту за свободу».
Мое отношение к Печорину (по роману Лермонтова «Герой нашего времени»)
... в любые времена. Вариант 3 Григорий Александрович Печорин — главный персонаж романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Так как Лермонтов написал роман после восстания на Сенатской площади, то он изобразил в нем ... характером Печорина, я вижу, что опасно жить только для себя. Так можно потерять настоящих друзей и не повстречать свою любовь. Также нельзя относиться к людям как к игрушкам, как к ...
Среди проницательных наблюдений М. Гершензона над принципами изображения героев-крестьян в «Записках охотника» есть следующее: «Хорошо, что Тургенев дал их всех не в фабулах, как зверей в клетках, а показал их в свободном состоянии». Так же можно охарактеризовать и романную стратегию писателя.
Собственно, роман в творчестве Тургенева и начинается с того, что герой — Дмитрий Рудин — вырывается за пределы намеченной изначально автором сюжетной колеи («клетки»), если и не опрокидывая окончательно, то существенно корректируя данные ему в основном сюжете однозначные, «системные» характеристики. Причем в «Рудине» высвобождение героя, усложнение его образа, привнесение многосмысленности и принципиальной недосказанности в его характер осуществляется ценой нарушения законов художественной гармонии, с помощью оказавшегося неизбежным обнажения сюжетно-композиционных швов: после того как история практически завершена и герой, потерпев полное фиаско, покидает имение Ласунских, следуют два дополнения: двенадцатая глава, действие которой происходит через два года после основных событий и по сути своей похожая на эпилог, и собственно эпилог, в котором запечатлено событие, произошедшее по прошествии еще нескольких лет. В этих двух «приставных» фрагментах, вопреки обыкновению, не итожится, а переоценивается сказанное ранее, существенно корректируются данные в основном сюжете характеристики, опровергается вынесенный герою приговор, в результате чего фигура Рудина получает новое освещение, его личность и его судьба подаются под принципиально иным углом зрения. Герой, которому не без основания вменялось в вину стремление пришпилить словом, как бабочку булавкой, любое явление, чувство, мысль, ускользает от подобного пришпиливания, которое совсем уж было произошло с ним самим в рамках условной первой части романа, причем содержательным водоразделом оказывается его собственное слово о себе — письмо Наталье Ласунской, в котором он признает справедливость всех адресованных ему упреков, но и самим фактом этого признания, и сделанными по ходу его существенными уточнениями подвергает сомнению безусловность приговора. «Неоконченное существо», как называет себя в письме сам Рудин, обнаруживает неподатливость измерению чужими безапелляционными аттестациями и приемами психологического аналитизма, которые неизбежно фиксируют некую одномоментную определенность, — самый аналитизм этот здесь возможен только в вопрошающем (изнутри героя к самому себе и извне к нему) — варианте. А это, в свою очередь, предопределяет форму романа. Убедительно показав философствующего героя-идеалиста и не менее убедительно приведя его к поражению на любовном свидании, которое одновременно безусловно оказывается поражением теоретика на жизненном поприще, автор словно сам спотыкается об эту линейную, однонаправленную доказательность и, в ущерб художественной стройности, но во имя художественной правды, там, где следовало поставить точку, вдруг заводит речь с другого конца, в результате чего приведенные ранее аргументы уравновешиваются контраргументами, а в совокупности своей все это вместе образует художественное поле, в котором есть области определенности, содержащие разные, в том числе противоречащие друг другу аттестации, и есть «темные» места, недомолвки, недоговоренности, оставляющие «неоконченному существу» право на неокончательность оценок, то есть право на свободу, в том числе свободу взаимодействия с читателем.
Роль пейзажа и природы в романе «Герой нашего времени» Лермонтова
... испытываешь «чувство детское – не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда ... цитатами.) Лермонтов. Герой нашего времени. Бэла, Максим Максимыч, Тамань. Художественный фильм Горы и потоки, чрезмерное южное солнце, весь пейзаж Кавказа вообще является в романе не ...
Иными словами, Тургенев опытным путем, в самом процессе написания своего первого романа, запечатлевшемся в несовершенной структуре его, находит романную меру для постановки героя, при которой герой, с одной стороны, разносторонне раскрывается и предъявляется, а с другой стороны, сохраняет тайну лица и личностную неприкосновенность. Именно тайна лица и оказывается идейно-художественным центром тургеневского романа.
«Ну, а сам господин Базаров, собственно, что такое?» — спрашивает Павел Петрович племянника и одновременно задает сюжетную логику и главную интригу «Отцов и детей». Можно, конечно, довольствоваться ответом Аркадия: нигилист, можно принять во внимание и последующие расшифровки этого понятия, и негодующие аттестации Павла Петровича, однако на протяжении всего романа, от начала его, с самого момента появления высокого человека в длинном балахоне с кистями, который не сразу подал руку Николаю Петровичу, и до прощальных строк о могиле Базарова, о вечном примирении и о жизни бесконечной, мы практически неотрывно следуем за героем, в каждой реплике, в каждом умолчании, жесте, поступке, сюжетном повороте ища ответ на вопрос, что он такое, и не получая окончательного, однозначно-безапелляционного ответа.
Почему Базаров не сразу подал руку Николаю Петровичу при встрече? Дурно воспитан? «Гордец, нахал, циник, плебей»? А может быть, потому, что предвидел то, что произошло чуть позже в гостиной дома Кирсановых, когда Павел Петрович не только не протянул ему руки, но демонстративно спрятал ее в карман? И что означает этот задержанный жест — просто невоспитанность? плебейское набивание себе цены? а может быть, скрытую за равнодушием и грубоватостью ранимость и даже закомплексованность? Почему после появления Кирсанова-старшего Базаров устремляется вслед за Аркадием, в то время как до этого не собирался покидать гостиную и по-хозяйски устроился на диване, с которого «внезапно порывается» теперь? Не хочет оставаться в обществе братьев Кирсановых? ощущает неловкость? смущен? то есть с самого начала не так уж однозначно самоуверен, каким хочет казаться и кажется окружающим? Это всего лишь некоторые «мелочи», дающие беглое и поверхностное представление о том, из какой объемной и сложной художественной плоти создан тургеневский герой и роман в целом.
«Мысль семейная» в романе в романе Л. Толстого «Анна ...
... Толстого в жанре семейного романа, как известно, было "Семейное счастье". Главной, основной мыслью, которую Толстой любил и стремился художественно воплотить в своем новом романе, была "мысль семейная". Она возникла и сложилась на ранней стадии создания "Анны Карениной". ...
Исследователи, упрекающие Тургенева в «простоватости», выводящие его героев из их социальных ролей-функций (этим грешили многие, в том числе Л. Гинзбург, Г. Бялый), чересчур доверяют лежащему на поверхности, прямому слову романа и недоучитывают богатейший романный контекст и подтекст, ту самую «систему сцеплений», о которой писал Толстой и вне которой, изъятые из нее, «понижаются», уплощаются и умерщвляются нюансы и детали, а вместе с ними и весь образ целиком. Гораздо проницательнее многих профессионалов относительно Тургенева был критик Н. Михайловский, который не без раздражения писал: «Он [Тургенев] любит <�…> кружевную работу:
- Мережковский Д. С. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М.: Республика, 1995. С. 475.[]
- Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28 тт. Письма в 13 тт. М.-Л.: Изд. АН СССР, 1961-1967. Здесь и далее письма цитируются с указанием тома и страницы в тексте статьи.[]
- Из того же теста (лат.).
[]
- См. работы В. Кирпотина, В. Одинокова, В. Кожинова, Л. Гинзбург и др.[]
- Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу 1847 года // Белинский В. Г. Собр. соч. в 9 тт. Т. 8. М.: Художественная литература, 1982. С. 400.[]
- Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Репринтное воспроизведение издания 1928-1958 годов. Т. 63. М.: ТЕРРА-TERRA, 1992. С. 149-150.[]
- Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. В 2 тт. Т. 1. М.: Художественная литература, 1978. С. 350-351.[]
- Никольский Ю. Тургенев и Достоевский (История одной вражды).
София, 1921. С. 41.[]
- Сквозников В. Д. Пушкинская традиция. М.: ИМАП РАН, 2007. С. 130.[]
- См., например: Зеньковский В. В. Миросозерцание И. С. Тургенева // Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа. М., 1997.[]
- Зайцев Б. К. Далекое. М.: Советский писатель, 1991. С. 157-158.[]
- Никольский Ю. Указ. соч. С. 84.[]
- Тургенев И. С. Собр. соч. в 12 тт. Т. 1. М.: Художественная литература, 1975. С. 391.[]
- Гершензон М. Мечта и мысль Тургенева. М., 1919. С. 70.[]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Получить доступ
Уже подписаны? Авторизуйтесь для доступа к полному тексту.
Пророк в отечестве
Про незаурядные способности — святая правда. В 18 лет стать кандидатом, а в 23 — магистром философии, это кое-чего значит.
И одновременно — спортсмен, охотник, большой модник, экстремист, бунтарь и знаток кулинарии. Не слишком ли много для одного человека? Может, такого не бывает?
Статья по теме
Иван Тургенев. 20 цитат В случае с Тургеневым — запросто. По части кулинарии он одной левой уделывал природных французов: «Раз в году, а позже ежемесячно, на холостяцкие пирушки в Париже собирались
Флобер, Золя, Доде, Гонкур и Тургенев
По части экстремизма — тоже. В архивах орловского суда до сих пор хранятся протоколы о бесчинствах его родни по линии матери: «Бригадир Алексей и майор Иван Лутовиновы избили до полусмерти попа Петра Иванова». Иван Сергеевич не отставал, правда, на более благородном поприще — в 1835 г. на него было заведено дело с любопытным названием: «О буйстве Тургенева, каковой с ружьём препятствовал передаче крепостной девицы её законной владелице». Чуть ли не единственный случай, когда русский дворянский писатель протестовал против крепостного права не на бумаге, а с оружием в руках. И в каком возрасте — парню было всего 17 лет!
Андрея Краевского
Незнакомый ни с Европой, Ни с родною стороной, Он берёт свинцовой ж…ой И чугунной головой.
Сергей Довлатов
Долгое время таким вот «единственным» был для России и Тургенев. Свидетельством тому — примечательный разговор самого классика на железнодорожной станции:
«Подходят ко мне двое молодых людей. По костюму и по манерам вроде мещан ли, мастеровых ли… — Вы будете Иван Сергеевич Тургенев, что написал «Записки охотника»? — Я самый. — Кланяемся вам в знак уважения и благодарности от лица русского народа».
«Только… любовью держится и движется жизнь»
Тургенев не мог не знать строк Некрасова: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть». Эта позиция Тургеневу была чужда всегда, хотя он мог уважать людей, которые видели в ненависти непременную спутницу любви. Среди них было немало его личных друзей, как тот же Некрасов, людей, которые для него олицетворяли честность и искренность молодости в борьбе с отжившими порядками. Но «проповедовать любовь враждебным словом отрицанья» было для него невозможно. Его идеалом было пушкинское отношение к жизни, в которой любовь — высшее проявление трагической красоты мира.
