Любой сборник стихов Александра Прокофьева раскрываешь, словно распахиваешь дверь в просторный мир, где и «ветер лавиной, и песня лавиной»…
Поначалу этот своеобразный мир даже ошеломляет. На вас обрушиваются ураганы бурь, водопады ливней, каскады красок. Вас подхватывают и кружат цветные метели, вьюги белых черемух, бьют в глаза «брызги первосортных медуниц». Все здесь непривычно, неожиданно в этом мире: вдруг «звезды покатились, как рубин», и даже «речка побежала по ступеням, по которым ходят за водой». Этот мир переливается семицветными радугами, он в неуемном движении, весь ходуном ходит, захлебывается от счастья, удивляется и удивляет. В нем свежесть и яркость, а полутона различаются только на большом расстоянии. В буйном пожаре цветения, в стихийном «малявинском» вихре ударом молний вспыхивают краски, и какие краски! Чистые, звенящие: уж если белый, то, как пена, если розовый — как заря, зеленый — будто море, где «соленая, зеленая, кипучая вода!». А о земле:
Все ты снишься мне в красе и в силе,
В голубых и пламенных венках.
Вся на синих, вся на очень синих.
Звезды отражающих реках.
Но немного освоившись в прекрасном и яростном мире прокофьевской поэзии, заглянешь и увидишь, что поэт в этом мире не гость и не путник, он рачителен и точен, как хозяин:
Я все ж беру за повод
И воду, и ветра.
Интонация рассказчика уверенна, по-народному конкретна. Солнце у него опускается на тридцать якорей, в стихах его живут «три ветра», «две метели», «шесть морей», «пять гармоний», «сто баянов». Сто, и ни одним меньше! Окидывая взглядом всю землю от горизонта до горизонта, поэт в то же время помнит запахи всех цветов, помнит и название каждой травинки. Как они шумят и пахнут в его стихах — и медуница, и трава зверобой, и донник-трава, и вейник-трава, и плакун-трава, и амур-трава! И поэзия его не безлюдна, как утверждали некоторые критики. Да и можно ли так судить о лирике, где страстно бьется горячее сердце поэта, где с такой силой звучит его любовь, его ненависть, где с такой щедростью навстречу людям раскрывается его душа? Вместе с автором «Песен о Ладоге» (1927) в поэзию вошли его ровесники, товарищи, «рядовые парни, сосновые кряжи», «крепкие, как сваи», песенники и гармонисты:
Мой любимый фильм сочинение на английском виноваты звезды
... я не поняла, почему же виноваты звезды? По-моему виноват рак. Но если бы автор назвал книгу " Виноват рак" она бы не была ... письмо, которое он написал для нее. Она лежала на траве, плакала и смотрела на звезды... Меня удивило то, что они сумели прожить ... Хейзел Грейс Ланкастер и Огастуса Уотерса навсегда останется в моем сердце. На написание этой книги Джона Грина подтолкнула история девушки ...
Усы опустив, словно рыба сом,
Проходят ребята — грудь колесом.
Прокофьевский мир, открытый песне, доброй шутке, крепкому товариществу, верной любви, становится родным, близким, понятным — своим. На его широких дорогах и заросших цветами тропинках нельзя заблудиться, потому что все в нем цельно, ясно, крепко, все на года. Видно, и в самом деле крепким оказалось вино, с молодости настоянное на ветрах и травах родной Ладоги! Давно уже — с начала 30-х годов — с первых сборников стихов («Полдень», «Улица Красных Зорь», «Сотворение мира», «Победа») нашли в поэзии Прокофьева законное место, живут по сей день и бойкая уличная запевка, и огневая «частая!», и горькая деревенская «поминальная «. Обаяние народности в его стихах усиливается своеобразием не просто русского, а северного, приладожского, рыбацкого фольклора милой его сердцу Олонии. Он отсеивает. Преобразует этот фольклор, свой особый, неповторимый поэтический сплав. Все, что он любит, все, чем дорожит, весь многокрасочный мир его поэзии воплощен в облике Родины:
…Да какой-нибудь
Старый шалашик,
Да задумчивой ивы печаль,
Да родимые матери наши,
С-под ладони, глядящие вдаль;
Да простор вековечный, огромный,
Да гармоник размах шире плеч,
Да вагранки, да краны, да домны,
Да певучая русская речь!
Такой несокрушимой в беде предстала перед ним Отчизна, и такой отразил он ее в известной поэме «Россия», написанной им в блокадном Ленинграде. О России, о характере народа, который создал, поднял страну, Прокофьев говорит в ней с силой, искренностью, поэтической выразительностью. Родина — предмет самых задушевных помыслов поэта, его самой возвышенной гордости, его самых святых и дорогих мечтаний. Здесь у Прокофьева всего естественнее и органичнее соединяются песенные и эпические традиции с подлинным поэтическим новаторством. В поэме «Россия» любовь поэта нашла выражение в самых близких и дорогих его сердцу образах: белоногие пущи, широкая песня взахлеб, Маруся, что мыла на реченьке белые ноги, Настенька, что ростом хоть мала, зато характером жила. Секрет жизнелюбия и завидной душевной молодости поэта заключается в том, что о чем бы он ни писал — он пишет о Родине, о своем народе. Когда-то в ранних стихах он сказал о своем поколении: Невиданные однолюбы В такое время живут.
Таким «невиданным однолюбом» был сам Прокофьев. Огромной любовью, осенившей все его творчество, стала для поэта Россия, страна, что «разметнулась на полсвета и вся на сердце у меня». Это страна распахала степи до курганов, нашла пути в Зазвездье. В новой книге Прокофьева Родина то встанет в заглавие цикла, то вдруг зазвенит в отдельной, казалось бы, случайной строке, то наполнит необычайной глубиной и силой стихи о милой сердцу поэта Ладоге…
Да, есть слова глухие,
Они мне не родня,
Мой любимый поэт Серебряного века (поэзия А. А. Ахматовой)
... сочениние на тему мой любимый поэт ахматова мой любимый поэт серебряного века анна ахматова мой любимый поэт серебряного века ахматова мой любимый писатель сочинение анна ахматова текст «мой любимый поэт» Источник: Анна Ахматова… ... Россию навсегда». «Но равнодушно и спокойноРуками я замкнула слух,Чтоб этой речью недостойнойНе осквернился скорбный дух». Патриотизм и мужество — пафос поэзии Ахматовой ...
Но есть слова такие,
Что посильней огня!
Они других красивей —
С могучей буквой «Р»,
Вот, например, Россия,
Россия, например!
Редкий поэт, прошедший такой большой творческий путь, как Прокофьев, не пересматривает чего-то в своем творчестве, от чего-то не отказывается. Прокофьев ни от чего не отказывался. Разумеется, поэзия его развивалась, становилась все мудрее, значительнее, точнее, строже и проще. Но в основном это все тот же Прокофьев с его самобытностью, жизнелюбием, с его широтой и нежностью, с его броским словцом и неожиданной озорной концовкой. Нельзя не подивиться этой его цельности, строгой верности своему таланту, неугасающей юношеской взволнованности. Сохраняя лучшие особенности своего самобытного дарования — сильный, горячий лиризм, тонкое чувство природы, яркий народный язык, — Прокофьев в то же время все шире раздвигал границы своего творчества, углублял идейное содержание своей поэзии. И о чем бы он ни писал в последние годы жизни, его стихи всегда ярки, непосредственны, романтически окрылены. На любую тропу Прокофьев вступал как первооткрыватель. Сколько уж написано об итальянских оливах, а как хороши они в его прелестном, немного грустном маленьком стихо творении из цикла «Яблоня над морем» — «Все оливы, оливы…». Сколько раз воспевалось море, а взглянул на него Прокофьев, и вот уже «добела накаленные молнии гаснут, а оно только волны сдувает с усов».
«Я очень любил и люблю поэзию Александра Прокофьева, — писал в своих воспоминаниях о Прокофьеве Н. С. Тихонов, — мне очень радостно вспоминать весь наш долгий путь по жизненной дороге, и то, что мы делали в веселые дни нашей молодости, и тяжкие времена военных испытаний».
