Далее: Вверх: Практические занятия Назад: Практическое занятие № 7.
Вопросы к комплексному анализу текста
Определите предмет речи.
Какую задачу решает автор текста: информировать (сообщить информацию), убедить в важности проблемы, подробно описать выбранный предмет или явление, заинтересовать проблемой / предметом речи и т. д.?
Какие составляющие (топы) отбирает автор для реализации своего намерения?
Какой тип композиционного членения представлен в данном тексте? Как помогает выбор типовой модели высказывания реализовать авторский замысел? Составьте стратегический композиционный план текста.
Когда, где, в какой речевой ситуации может быть представлен этот текст? Оправдан ли (с учетом ситуации) выбор стиля текста?
Определите тип заголовка (тематический, смысловой, иносказательный) в данном тексте? Предложите свой вариант заголовка к данному тексту, чтобы реализовать более точно авторское отношение к предмету речи или авторскую задачу.
Найдите в тексте фигуры мысли и фигуры речи, помогающие автору реализовать свой жанровый замысел и эффективно воздействовать на адресата?
Тексты для анализа
Текст № 1. Приглашение на жизнь
Риторика в целом не нуждается в возрождении. Муки речи на «кресте действительности» никогда не приводят к окончательной смерти. Речь всегда попирает смерть жизнью, а не смертию.
Риторика как предмет школьного обучения тоже никогда не умирала, поскольку в самом примитивном человеческом обществе неизбежен процесс речевого воспитания, обучения искусству речи. А раз есть ars rhetorica, то последует и наука нежной страсти речевого общения. Коль есть агора, будет и Аристотель.
Нет, риторика не умирала ни здесь, в России, ни там, на Западе. Но что-то произошло. Иначе с чего бы эти разговоры о возрождении. Произошло и там, на Западе, и здесь, в России. В XX веке. Или даже еще в XIX. Но в XX уж точно. Оборвалась имени связующая нить. Впрочем, слово «риторика» всегда недолюбливали, особенно философы, которые (от Платона) стремились вынести мудрость за скобки речи, очистить овец мысли от козлищ языкового общежития. Но XX век (продолжая трагическую метафору) сделал это слово козлом отпущения за все свои перипетии. На Западе сей процесс жертвоприношения затушевывался и микшировался, там нет все же привычки одним росчерком пера отменять целые культурные пласты, зато у нас слово «риторика» попало в совершенно невероятный переплет. Его не вычистили из словаря новояза как просто буржуазное, его включили в активный коммунистический словарь в качестве плети-штыка лагерного надзирателя, его не отменили, подменили его смысл: имя жертвы присвоили палачу — прием не новый, хорошо проверенный инквизицией. Это не то что генетику запретили, а «кубло» из «Белых одежд» смотрит свои подпольные деления клетки на экране и ждет смерти тирана.
Нет, тут не один тиран своей смертью открыл шлюзы свободы, а мирный обыватель до сих пор еще не может слышать слова «риторика» без омерзения. Да что там «мирный обыватель»! Все наши воинствующие ученые, борцы за свободу слова вообще, как черт от ладана бегали от этого вывернутого наизнанку, зараженного и буржуазной, и коммунистической идеологией, избитого древнего слова. Да что там наши ученые! Западные мудрецы поскорее похоронили западную «риторику» и на ее месте постарались построить чистое, безгрешное строение философии языка. (Выготский, Бахтин гениально развивали традиционные риторические концепты, даже и не помышляя о риторической науке. Впрочем, сюжет анонимного и псевдонимного развития риторики отчасти на Западе и в полной мере в России — сюжет особый. Записки из подпольного развития риторики обязательно должны появиться в «Риторике», если наше приглашение будет принято.)
Мы приглашаем к жизни не риторику — она жива, пока жив человек в его человеческом качестве, — мы приглашаем на подмостки действительной жизни, жизни речевого общения, ученых-гуманитариев, как числящих «риторику» в словаре приличных научных слов, так и тех, кто просто в той или иной степени занимается предметом риторики — речью во всех ее проявлениях и сокрытиях, и даже тех, кто принципиально не соотносит свои занятия в этом направлении с термином «риторика». (Или попробуйте убедить нас, что отмывание испоганенного в нашей стране термина слишком неблагодарный труд и слишком высокая цена за восстановление цельности прерванной риторической традиции человеческой культуры.)
Вступительная статья к журналу
«Риторика» № 1, 1995 год
Текст № 2. Попробуй удивиться
Однажды Архимед сел в ванну и вдруг почувствовал, будто стал легче. Он и до этого садился в ванну, и многие до него делали то же самое. Но до этого исторического случая никому и в голову не приходило, что тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненная телом жидкость. Архимед удивился. Когда он удивился — он задумался. А когда он задумался — он открыл великую тайну природы.
Может быть, все это происходило и не так. Но факт остается фактом: закон Архимеда существует, и те, кто получает «двойки» за незнание его, могут это подтвердить.
Мне кажется, что все открытия происходят оттого, что люди не равнодушны. Что они умеют удивляться.
Скажем, сидел себе Ньютон в саду. Смотрит — упало яблоко. Ну, упало и упало. Подыми и съешь. Никого не удивляло это никогда. А Ньютон удивился: «Почему это оно упало?» Удивился, задумался и открыл закон всемирного тяготения.
Конечно, все это гораздо сложнее. Все это требовало огромного труда, огромных знаний.
Я рассказываю об этом так несложно потому, что это, наверно, тебе известно. И потом я хочу сказать, что, если ты не умеешь удивляться, если ты равнодушен, скучно тебе будет жить на свете.
Если бы люди не умели удивляться, я прямо не знаю, что с ними было бы. Они ничего бы не придумали и ничего бы не открыли. Они не умели бы строить дома, выращивать хлеб, летать в космос.
И, кроме того, они не умели бы сочинять музыку, писать стихи, рисовать картины.
Вот идет в лесу человек. Слышит — поют птицы. Ну, поют и поют, эка невидаль! А иной удивится: очень необыкновенно и сладко поют. И задумается…
А другой человек удивится краскам и цветам природы. И начинает сам пробовать сочетать эти краски. Получается картина.
Третий, слушая человеческую речь, вникая в разговоры людей, вдруг удивится, как разнообразно и точно или, наоборот, нудно и неточно люди излагают свои мысли. И сам начинает думать над словами, пробовать их в разных сочетаниях, строить из них предложения, примерять к действительности, искать самые точные и нужные слова.
Конечно, есть люди, которых ничто не удивляет. Они как-то смотрят на мир однобоко — чего бы покушать в этом мире или чего бы присвоить? У них явные расхождения с Ньютоном. Они бы это яблоко просто сжевали без всякого всемирного тяготения. Они берут волшебный ковер-самолет и прибивают его на стенку, чтоб не летал. Они цветами корову накормят, птицу и перья ощиплют, а что касается слов, так они ни разу не обратят внимания, о чем болтают.
Очень скучные люди. Прямо жалко их и даже как-то стыдно за них.
А ты попробуй удивиться. Все в этом мире непросто. Все находится во взаимосвязи. Поэтому существуют прекрасные вещи и прекрасные сказки. Поэтому существуют мечты и реальность. Поэтому существуют дружба и борьба. И настоящая музыка, и настоящая живопись, и настоящие стихи.
И поэтому люди бывают счастливы.
- ..Жизнь удивительна. И люди удивительны. И каждый, если бы захотел, мог бы увидеть и узнать в тысячу раз больше, чем знает и видит.
Вот как важно уметь удивляться!
Л. Лиходеев
Текст № 3. Веселое ремесло
Кто-то решил, что наука должна быть непременно скучной. Вероятно, для того, чтобы ее больше уважали. Скучное — значит, солидное, авторитетное предприятие. Можно вложить капитал. Скоро на земле места не останется посреди возведенных до неба серьезных мусорных куч.
А ведь когда-то сама наука почиталась добрым искусством и все на свете было интересным. Летали русалки. Плескались ангелы. Химия именовалась алхимией. Астрономия — астрологией. Психология — хиромантией. История вдохновлялась Музой из хоровода Аполлона и вмещала авантюрный роман.
А ныне что? Воспроизводство воспроизводства?
Последний приют — филология. Казалось бы: любовь к слову. И вообще, любовь. Вольный воздух. Ничего принудительного. Множество затей и фантазий. Так и тут: наука. Понаставили цифры (0,1; 0,2; 0,3 и т. д.), понатыкали сноски, снабдили, ради научности, аппаратом непонятных абстракций, сквозь который не продраться («вермекулит», «груббер», «локсодрома», «парабиоз», «ультрарапид»), переписали все это заведомо неудобоваримым языком, — и вот вам, вместо поэзии, очередная пилорама по изготовлению бесчисленных книг.
Уже в начале столетия досужие букинисты задумывались: «Иной раз дивишься — неужто у человечества на все книги мозгов хватает? Мозгов столько нет, сколь книг!» — «Ничего, — возражают им наши бодрые современники, — скоро читать и производить книги будут одни компьютеры. А людям достанется вывозить продукцию на склады и на свалки!»
На этом индустриальном фоне, в виде оппозиции, в опровержение мрачной утопии, и возникла, мне представляется, книга Петра Вайля и Александра Гениса — «Родная речь». Название звучит архаически. Почти по-деревенски. Детством попахивает. Сеном. Сельской школой. Ее весело и занятно читать, как и подобает ребенку. Не учебник, а приглашение к чтению, к дивертисменту. Не восславить предлагается прославленную русскую классику, а заглянуть в нее хотя бы одним глазком и тогда уже полюбить. Заботы «Родной речи» экологического свойства и направлены на спасение книги, на оздоровление самой природы чтения. Основная задача формулируется так: «Книгу изучали и — как часто бывает в таких случаях — практически перестали читать». Педагогика для взрослых, в высшей степени, между прочим, начитанных и образованных лиц.
«Родную речь», журчащую, как ручей, сопровождает неназойливая, необременительная ученость. Она предполагает, что чтение — это сотворчество. У всякого — свое. В ней масса допусков. Свобода трактовок. Пускай наши авторы в изящной словесности собаку съели и выдают на каждом шагу вполне оригинальные повелительные решения, наше дело, внушают они, не повиноваться, а любую идею подхватывать на лету и продолжать, иногда, быть может, в другую сторону. Русская литература явлена здесь в образе морского простора, где каждый писатель сам себе капитан, где паруса и канаты протянуты от «Бедной Лизы» Карамзина к нашим бедным «деревенщикам», от повести «Москва — Петушки» к «Путешествию из Петербурга в Москву».
Читая эту книгу, мы видим что вечные и, действительно, незыблемые ценности не стоят на месте, приколотые, как экспонаты, по научным рубрикам. Они — перемещаются в литературном ряду и в читательском сознании и, случается, входят в состав позднейших проблематичных свершений. Куда они поплывут, как повернутся завтра, никто не знает. В непредсказуемости искусства — его главная сила. Это вам не учебный процесс, не прогресс.
«Родная речь» Вайля и Гениса — это обновление речи, побуждающее читателя, да будь он семи пядей во лбу, заново перечесть всю школьную литературу. Прием этот, известный издревле, называется — остранением. Чтобы им воспользоваться, нужно не так уж много, всего лишь одно усилие: посмотреть на действительность и на произведения искусства непредвзятым взглядом. Как если бы вы их читали впервые. И вы увидите: за каждым классиком бьется живая, только что открытая мысль. В нее хочется играть.
А. Синявский
Текст № 4. Секрет образованности
Часто встречается у студентов — первокурсников наивный взгляд, будто чтение, как дыхание, дается каждому грамотному само собой… Чтение настоящей книги должно быть взаимодействием с ней, то есть, ничего не вкладывая в читаемое от себя, вы рискуете и не получить ничего от книги. Но это касается творческого чтения. А самый процесс чтения, его технология, тоже дается не сразу. Одно дело — читать дома, другое — в библиотеке. А чтение в библиотеке похоже на своеобразную школу.
Сначала моё чтение было хаотичным. Читаемая по теме книга включала в сносках и примечаниях ссылки на другие источники. Роясь в каталогах, чтобы найти их шифры и заказать себе эти другие источники, я сплошь да рядом наталкивалась на другие интригующие названия. Не нужно по теме — а знать так хочется! И чтение разветвлялось, непрерывно множилось — главная его магистраль переходила во встречные дороги, дороги — в улицы, улицы — в переулки, переулки в тропинки, тропинки — в необъятную даль бездорожья…
Главная тема окружалась спиралями знаний, объяснений, переходов в новые и новые проблемы, связанные с основной темой. Я пробиралась по лесу знаний, заходя в разные стороны. И чтобы не забывать прочитанное, стала конспектировать его в тетрадку. Конспектирование сначала велось вслепую, потом я научилась отличать существенное от случайного и записывать только существенное. Не только о самом тексте — о его языке, стиле, удачном и неудачном месте, верной или неверной мысли — и конспект стал превращаться в разговор с книгой. Нельзя было писать на полях: книга библиотечная! И впечатление, ответная мысль, резкое несогласие неизбежно вторгалось в конспект.
Шли дни, месяцы, годы такого чтения. И вырастала привычка. Замечательная привычка, сделавшаяся моей «подругой» на всю долгую жизнь. Привычка находить нужную книгу; а в книге находить ее самое нужное место; а нужное место правильно конспектировать, ставя номера страниц. Привычка вдумчивого чтения, открытия цитатной мысли у автора; усвоение побочных мест, могущих пригодиться чувствовать себя в книге не как в гостях, а как дома. Словом, привычка хорошо понять и оставить в записях для памяти нужную тебе книгу. Пусть она потом забудется. Но память хранит её в своей кладовой до первого нужного случая.
М. Шагинян
Текст № 5. Виды аргументов
Аргументы, которые спорящие используют для убеждения партнеров в своей правоте, издавна принято делить на две группы. Это аргументы рациональные, или, как говорили древние, «аргументы к делу» (argumenta ad rem), и аргументы иррациональные — это «аргументы к человеку» (argumenta ad homini).
Рациональными называют аргументы, обращенные к разуму адресата. Адресат принимает или не принимает точку зрения говорящего на основании осмысления информации, представленной в качестве аргументов. Какими бывают рациональные аргументы? Прежде всего, это факты. Так бес в романе Достоевского «Братья Карамазовы», убеждая Ивана в своем существовании, использует такой аргумент: он, бес, простудился, и его мучит ревматизм («кто-то» должен существовать, чтобы быть простуженным).
«Факты — вещь упрямая» — это высказывание общеизвестно. Факты — традиционно сильные аргументы.
Другой вид рациональных аргументов — ссылка на авторитеты. Это один из самых распространенных видов аргументов. При использовании ссылок на авторитеты нужно помнить, что авторитеты должны быть приемлемы в данной аудитории, пользоваться ее уважением. Так, в спорах на философские темы обычно ссылаются на авторитеты крупнейших философов, знаменитых писателей.
Наиболее убедительным видом рациональных аргументов являются так называемые «заведомо истинные суждения». Это законы, аксиомы, пословицы, правила, принятые в данном обществе как безусловно верные. Вообще, таких заведомо истинных суждений в современном обществе не так много.
Иррациональные аргументы представляют собой обращение к эмоциям, чувствам, желаниям и интересам адресата. В бытовом общении наиболее распространен такой вид иррациональных аргументов как «переход на лица». В этих случаях от предмета спора спорщики переходят к «обсуждению» личности оппонента, их мыслительных способностей: «женщинам не понять», «ты еще маленький», «мужчины не способны оценить».
В публичной речи часто используются «доводы к аудитории». Говорящий затрагивает интересы слушающих и представляет свою точку зрения как важную, полезную или интересную для аудитории. Такие аргументы могут затрагивать чувство собственного достоинства слушающих («Вы умные люди, и поэтому согласитесь, что…»), их желания («Вы хотите жить достойно, и поэтому…»), страхи («Чтобы не допустить третьей мировой войны, мы должны…»).
В научных спорах допустимо использовать только рациональные аргументы.
А. К. Михальская
Текст № 6
Мне кажется, что наша интеллигенция, то есть мозг родины, в погребальный час великой России не имеет права на радость и веселье. У нас должна быть одна обязанность — охранять оставшееся нам достоинство: смотреть на самих себя и окружающее без самообмана.
То, о чем стоит говорить и что имеет значение, — это, конечно, есть ум интеллигентный. Его характеристика интересна, его свойства важны. Мне кажется, что то, что произошло сейчас в России, есть, безусловно, дело интеллигентного ума, массы же сыграли совершенно пассивную роль, они восприняли то движение, по которому их направляла интеллигенция. Мы с вами достаточно образованны, чтобы признать, что то, что произошло, не есть случайность, а имеет свои осязательные причины и эти причины лежат в нас самих, в наших свойствах.
Первое свойство ума — это чрезвычайное сосредоточение мысли, стремление держаться на том вопросе, который намечен для разрешения, дни, неделя, месяцы, годы, а в иных случаях и всю жизнь. Как в этом отношении обстоит с русским умом? Мне кажется, что мы не склонны к сосредоточенности, не любим ее и даже отрицательно к ней относимся. Возьмем наши споры? Они характеризуются чрезвычайной расплывчатостью, мы очень быстро уходим от основной темы. Это — наша черта. Возьмем наши заседания, которых у нас так много. До чего эти заседания длинны, многоречивы и в большинстве случаев безрезультатны!
Второй прием ума — это стремление мысли прийти в непосредственное общение с действительностью, с ее фактами, с практикой жизни. Как держится в этом отношении русский интеллигентный ум? Приведу хорошо известные мне случаи. Я читаю физиологию, науку практическую, и все мои лекции состоят из демонстрации. И что же вы думаете? Я не видел никакого особенного пристрастия у студентов к показу фактического материала. А мои призывы оставались гласом вопиющего в пустыне. Русский ум не призван к фактам, он больше любит слова и ими оперирует. Мы занимаемся коллекционированием слов, а не изучением жизни.
Нарисованная характеристика русского ума мрачна, но и то, что переживает Россия, тоже крайне мрачно. Долг нашего достоинства — сознать то, что есть, это во-первых. Во-вторых, мы жить-то все-таки будем и, следовательно, для будущего важно отчетливо сознавать, что мы такое. Значит, невзирая на то, что произошло, все-таки надежды мы терять не должны.
И. П. Павлов
Текст № 7. Прости, «великий и могучий»!
Еще не кануло в Лету время, когда на радио и телевидении дикторы-профессионалы хорошо поставленными голосами, правильным литературным языком освещали события дня текущего: всю розовую область отрадных явлений — хвали — что можно, одобряй — где нужно, славословь — где выгодно, ликуй — когда это предоставлено…
Сейчас на смену дикторам пришли тележурналисты, выдающие новости с телесуфлера со скоростью автоматной очереди, чарующие премилой улыбкой вне зависимости от характера сообщения: будь то новый рекорд по поглощению гамбургеров или продолжающиеся военные действия в Чечне. Ну ладно бы только это. Многие телеведущие «презентуют» на экране лексикон улицы, которому позавидовала бы и Эллочка-людоедка. Не задумываясь о последствиях, они стали исподволь порождать еще больше «словесных недорослей» в жизни. Ведь если так говорят по ТВ, то почему бы не предположить, что именно это и есть современный русский язык.
Сначала робко, потом все увереннее разворачивались словесные баталии на бесконечных съездах, конференциях и заседаниях. Мы с трепетом внимали народным избранникам, ведущим неравный бой с русским языком. Любуясь собой, вещие трибуны доверяли стране, не отходившей от телевизора, все самое сокровенное. Нам откровенно признавались: «У нас в горах легче. У нас более четко можно определить, где женщина, где мужчина…» Видимо, данный вопрос был одним из непростых, потому что «с точки зрения мужчины, наблюдать за тем, кто как, — это по крайней мере неэтично, тем более говорить с трибуны об этом».
Дальше — больше. Неразрешенная проблема получила свое логическое развитие: «депутаты… буквально раздевают друг друга и зачастую самих себя и забывают, что делается это на глазах избирателей. Однако в отличие от известной порнозвезды, члена Европарламента, нам им почти нечего показать…»
Упражняясь в косноязычии, народные избранники вряд ли понимали, что порой развенчивают самих себя. К примеру: «Вот вы видите на экране новую физиономию и думаете: откуда его выкопали? А меня никто не выкопал, я сам себя откопал…»
А мы и не думали. Мысли наши в ту пору были совсем о другом. О том, что прежде наш язык был лаконичен, иносказателен, сродни эзопову, а теперь стал похож на шпионскую шифровку. Судите сами: фраза «выведена за баланс кадров на законных основаниях» означает попросту «уволена с работы». А вот как расшифровать это: «Аккредитованные здесь журналисты со всего света вгрызаются в ближневосточную материю, цепляясь за каждый кусочек…».
После распада СССР на заседании Съезда народных депутатов РФ прозвучало: «политическая борьба… сегодня бьет не только по мозгам, но и остро ударяет другим концом и по животноводству, и по мясу»; политические лидеры «ловят и седлают тенденции». В общем, пока своим красноречием демократы не перестанут «мордовать нашу жизнь постоянную», мы никогда не станем жить хорошо, потому что слова — это тоже поступки, тоже дела.
Все мы помним любопытное начинание экс-президента СССР М.С.Горбачева: расставлять ударения на свой лад. Вслед за ним, как бодрую речевку на пионерском сборе, мы повторяли: начать, пр и нять, углу бить, сформи ровать, средства , со зыв, при быть, при бывший, прове дено…И «процесс пошёл»…
Последователей у Горбачева нашлось в этом начинании немало. «…Если вы считаете, что президент поступает неверно, вы не прав ы «, — подчеркнул советник Б.Н.Ельцина по политическим вопросам, сделав ударение на последнем слоге. И мы тотчас осознали свою неправоту, поскольку «…дальше э кспертная группа будет следить, в чем конкретно кто нуждается…» и в итоге снизит «налоги с прибыле й предприятий до уровня не более чем 30 процентов».
«По отношению каждого человека к своему языку можно совершенно точно судить не только о его культурном уровне, но и о его гражданской ценности», — считал К.Паустовский.
В. Богатов
Текст № 8
Письмо — это особым образом организованный текст.
В Древней Греции сложилось искусство эпистолярного творчества. В школах проводились специальные занятия, на которых обучали эпистолярному сочинительству. Стиль и построение письма определялись риторическими правилами. Существовала 21 разновидность эпистолярных сочинений: письма дружеские, наставительные, просьбы …- словом, разнообразные жанры. Тогда же сложились этикетные нормы оформления письма, и возник термин эпистолярный, то есть имеющий форму письма, ведь эпистола в переводе с древнегреческого — письмо, послание.
В античности письма сочинялись как литературные произведения, и строгую границу между частной перепиской и эпистолярной стилизацией провести очень трудно. Обретая стихотворную форму, например у Горация, они становились поэтическим жанром послания.
Миновали времена античности, что стало с письмом дальше?
Характерный для писем дидактизм /поучение/ становится особенно заметным в посланиях апостолов в «Новом завете.
А в Средние века в Европе эпистолярный жанр становится средством публичной полемики. В России образцом такой полемики является переписка Ивана Грозного с князем Андреем Курбским и письма протопопа Аввакума.
На протяжении 17-18 веков частная переписка — способ интеллектуального общения. Особо следует выделить написанные в 1774 году «Письма к сыну» Честерфилда. Книга эта становится знаменитой уже при первом выходе в свет. «Письма» не только исторический, литературный памятник, отражающий эпоху 18 века, но и своеобразный трактат о воспитании. Они содержат поучительные советы, как вести себя в обществе, быть приятным и обходительным, дают понятие о хороших манерах и вкусе.
Очерково-документальные «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина и письма из Франции Д.И.Фонвизина положили начало освоению традиций эпистолярной литературы в России.
В эпистолярное наследие входит также переписка выдающихся лиц русской литературы, культуры, науки. И сегодня нас волнуют отношения Жуковского и Протасовой, Грибоедова и Чавчавадзе, Пушкина и Гончаровой, Тургенева и Виардо. Не ослабевает интерес к письмам Достоевского, Толстого, Чехова и других писателей, оставивших нам образцы высокого эпистолярного слога.
Книги, публикующие опыт переписки, являются не менее интересным чтением, чем историческая и детективная литература. И это не случайно, ведь в центре таких произведений — человек, личность, приглашающая к размышлению другого.
Текст № 9. Об интеллигентности
Человек должен быть интеллигентен! А если у него профессия не требует интеллигентности? А если он не смог получить образования: так сложились обстоятельства? А если окружающая среда не позволяет? А если интеллигентность сделает его «белой вороной» среди его сослуживцев, друзей, родных, будет просто мешать его сближению с другими людьми?
Нет, нет и нет! Интеллигентность нужна при всех обстоятельствах. Она нужна и для окружающих, и для самого человека.
Это очень, очень важно, и, прежде всего, для того, чтобы жить счастливо и долго — да, долго! Ибо интеллигентность равна нравственному здоровью, а здоровье нужно для того, чтобы жить долго — не только физически, но и умственно. В одной старой книге сказано: «Чти отца своего и матерь свою, и долголетен будешь на земле». Это относится и к целому народу, и к отдельному человеку. Это мудро. Но прежде всего определим, что такое интеллигентность, а потом, почему она связана с заповедью долголетия.
Многие думают: интеллигентный человек — это тот, который много читал, получил хорошее образование (и даже по преимуществу гуманитарное), много путешествовал, знает несколько языков.
А между тем можно иметь все это и быть неинтеллигентным, а можно ничем этим не обладать, а быть все-таки внутренне интеллигентным человеком. Образованность нельзя смешивать с интеллигентностью. Образование живет старым содержанием, интеллигентность — созданием нового и осознанием нового как старого.
Больше того…Лишите подлинно интеллигентного человека всех его знаний, образованности, лишите его самой памяти. Пусть он забыл все на свете, не будет знать классиков литературы. Не будет помнить величайшие произведения искусства, забудет важнейшие исторические события, но если при всем этом он сохранит восприимчивость к интеллектуальным ценностям, любовь к приобретению знаний, интерес к истории, эстетическое чутье, сможет отличить настоящее произведение искусства от грубой «штуковины», сделанной, только чтобы удивить, если он сможет восхититься красотой природы, понять другого человека, помочь ему, не проявит грубости, равнодушия, злорадства, зависти, а оценит другого по достоинству, если он проявит уважение к культуре прошлого, навыки воспитанного человека, ответственность в решении нравственных вопросов, богатство и точность своего языка — разговорного и письменного, — вот это и будет интеллигентный человек.
Интеллигентность не только в знаниях, а в способностях к пониманию другого. Она проявляется в тысяче и тысяче мелочей: в умении уважительно спорить, вести себя скромно за столом, в умении незаметно (именно незаметно) помочь другому, беречь природу, не мусорить вокруг себя — не мусорить окурками или руганью, дурными идеями (это тоже мусор, и еще какой!).
Я знал на русском Севере крестьян, которые были по-настоящему интеллигентными. Они соблюдали в своих домах удивительную чистоту, умели ценить хорошие песни, умели рассказывать «бывальщину» (то есть то, что произошло с ними или с другими), жили упорядоченным бытом, были гостеприимны и приветливы, с пониманием относились к чужому горю и к чужой радости.
Интеллигентность — это способность к пониманию, к восприятию, это терпимое отношение к миру и к людям.
Интеллигентность надо в себе развивать, тренировать — тренировать душевные силы, как тренируют физические. А тренировка возможна и необходима в любых условиях.
Что тренировка физических сил способствует долголетию — это понятно. Гораздо меньше понимают, что для долголетия наобходима и тренировка духовных и душевных сил.
Дело в том, что злобная и злая реакция на окружающих, грубость и непонимание других — это признаки духовной и душевной слабости, человеческой неспособности жить…Толкается в переполненном автобусе — слабый и нервный человек, измотанный, неправильно на все реагирующий. Ссорится с соседями — тоже человек, не умеющий жить, глухой душевно. Эстетически невосприимчивый — тоже человек несчастный. Не умеющий понять другого человека, приписывающий ему только злые намерения, вечно обижающийся на других — это тоже человек, обедняющий свою жизнь и мешающий жить другим. Душевная слабость ведет к физической слабости. Я не врач, но я в этом убежден. Долголетний опыт меня в этом убедил.
Приветливость и доброта делают человека не только физически здоровым, но и красивым. Да, именно красивым.
Лицо человека, искажающееся злобой, становится безобразным, а движения злого человека лишены изящества — не нарочитого изящества, а природного, которое гораздо дороже.
Социальный долг человека — быть интеллигентным. Это долг и перед самим собой. Это залог его личного счастья и «ауры доброжелательности» вокруг него и к нему (то есть обращенной к нему).
Все, о чем я разговариваю с молодым читателем в этой книге, — призыв к интеллигентности, к физическому и нравственному здоровью, к красоте здоровья. Будем долголетни, как люди и как народ! А почитание отца и матери следует понимать широко — как почитание всего лучшего в прошлом, в прошлом, которое является отцом и матерью нашей современности, принадлежать к которой — великое счастье.
Д.С. Лихачев
Далее: Практическое занятие № 9. Вверх: Практические занятия Назад: Практическое занятие № 7.
ЯГПУ, Центр информационных технологий обучения
12.05.2007
