Вера Синенко
Художественно-философская трилогия
Трилогия Вас. Розанова «Уединённое» (1912), «Опавшие листья. Короб первый» (1913), «Опавшие листья. Короб второй» (1915) – не только философский текст. Как бы ни мистифицировал нас Розанов, заявляя, что его «Уединённое» – не литература. А конец её, лукавство его очевидно.
Он провоцирует читателя и критика на линейные оценки. Трилогия Розанова – сложное художественное произведение, однозначный анализ которого обеднил бы его. Мы нередко сталкиваемся с одинаковым подходом к философским работам Розанова, его литературно-критическим эссе и художественным произведениям, когда не учитывается их разная жанровая природа, многозначность и художественный подтекст.
Характер антиномий Розанова, парадоксальность и новизна мысли дают нам возможность понять эстетические ценности, вносимые им в литературу.
Розанов даже не думал, что открывает новый тип её, когда писал «Уединённое». Он воссоздавал в нём мгновения человеческой жизни в их первозданном виде, задерживая в том времени и обстоятельствах, в которые они возникали.
Замысел его был связан с остановкой мгновений, когда «жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания, вздохи, полумысли, получувства»[1] значительные тем, что «сошли прямо с души» и схвачены «без переработки, без цели, без преднамеренья».
Более того, писатель как бы и не адресовал свои произведения читателю, с которым ему было гораздо скучнее, чем одному. Отказываясь от литературной обработки мгновений, Розанов создавал видимость рукописного текста, который он и не готовит к печати. Душу Розанова З. Гиппиус называла «рукописной». А его писание считала не работой, а просто «жизнью, дыханием»[2].
Розанов как бы возвращался к долитературному состоянию слова.
Опубликованное произведение он уже не воспринимал своим, а волновался только за рукопись, испытывая «смятение» пред ней.
Критика не задевала его. Казалось, что «другого ругают». Злобные рецензии на его первую автобиографическую книгу «Уединённое» вызвали спокойную реакцию: «На мне и грязь хороша, потому что это – я» (2, 350).
Равнодушное отношение к напечатанному называл «рукописностью» души, врождённой и неодолимой. Именно это чувство определило тон «Уединённого», который он считает «совершенно новым за все века книгопечатания».
«Врождённым и неодолимым» качеством у себя он называет стремление открывать душу. Можно рассказывать о себе всякие позорные вещи.
И всё-таки это будет литература. Розанов сделал «ещё шаг внутрь, спустился ещё на ступень вниз…и очутился как в бане, нагишом», что ему было вовсе не трудно. Никто подобного не сможет, считал он, хотя и видел, что его новый тон критикой не был принят. «Уединённое» сравнивали с «Исповедью» Руссо, хотя Розанов не исповедывался. Новизну тона он связывал с адресованностью произведения себе, как в манускриптах, до Гутенберга: «Моё «я» только в рукописи».
Гоголь глазами Набокова и Розанова
... Васильевича Розанова. II. Набоков и Гоголь Известного русского писателя-эмигранта Владимира Владимировича Набокова всегда волновала загадочная личность Гоголя, ... лаборатории гоголевского творчества, что искать в "Мертвых душах" подлинную русскую действительность бесполезно..." И далее: " ... чем Бога. Надо сказать, что, говоря о личности Гоголя, Набоков скорее просто описывает его судьбу, нежели ...
Показательна высокая оценка Розановым средневековой литературы, «прекрасной, сильной, трогательной и глубоко плодоносной в своей невидности», поскольку писалась она не для публики.(2, 348): «Мы совсем забываем, что была она до печати, что родилась она «про себя» (молча) и для себя, и уже потом стала печататься». «Новая же литература погибла от видности».
Розановская таинственная действительная уединённость смогла преодолеть эту «видность». Современная критика уже выделила в его трилогии философствующего героя-рассказчика, взятого со всеми его «почёсываниями», или сведённого с котуры и со сцены в «кабинет задумчивости» или в кресло «за нумизматикой».[3]
«Всякое движение души» у Розанова сопровождается выговариванием, из которого рождается литература.
Писатель не признаёт «печатной обкатки» произведения. По его мысли литература у нас так слилась с печатью, что мы совсем забыли, что она была до печати и в сущности вовсе не для опубликования» (2, 227).
Писатель создал в 1910-х годах тот особый тон откровенности и свободы, которого не было до него. Это обновление критика конца века назвала «великой литературной революцией», переломом в типе повествования и стиля.[4] Писательством Розанов разорвал кольцо уединения.
Одним из первых заметил оригинальность творчества Розанова П. Б. Струве, писавший о нём как «большом писателе с органическим пороком». В этой статье 1910 года он объявил о появлении «блестящего таланта, создавшего почти новый вид художественно-конкретной публицистики, в которой мысль философская или политическая всецело сливалась с образами действительности, и исторической, и повседневной».[5]
Едва ли не первым писал о философском содержании русской литературы Лев Шестов: «Никто в России так свободно и властно не думал, как Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой… и даже Чехов» («Умозаключение и апокалипсис»).
Вера Сергеевна Синенко (28.11.1923 – 18.02.2007)
Нельзя не поставить в этот ряд Розанова с его оригинальными и глубокими мыслями, с его философской энергией, направленной против общепринятых тенденций и систем. Уже первые его критики заметили взаимодействие философских и художественных начал в его творчестве. Не относя Розанова ник одной из философских школ, поскольку мысль его обращена к первоначалам, современные исследователи указывают на единство литературы и философии в его произведениях[6], которым во многом и определяется его оригинальность, его интерес к глубинным пластам душевной жизни, к диалектике человеческой мысли, метафизическим тайнам бытия.
Мысль семейная в русской литературе
... урока: проследить мысль семейную в русской литературе и сформулировать семейные ценности, прописанные русскими писателями. 2. Запись ... в жизни, осознать свое предназначение. И, безусловно, каждый художник слова в своем произведении уделяет достаточно много внимания "мысли семейной", ... не оценивается. Если сочинение представляет собой пересказанный или ... - Не дай вам бог, родной мой, - сказала она мне, ...
В. В. Зеньковский в работе «Русские мыслители и Европа» называет Розанова «несравненным по литературной силе и какой-то единственной художественности писателем, в котором вся красота речи глубоко связана с её непосредственностью, с её внелогичностью».[7]
Отсутствие «страха перед свободой» (выражение Л. Шестова) определило природу творчества Розанова.
Оценка своей субъективности при всей самоиронии свидетельствует о свободном осознании своего места в литературе.»…Может быть, я и «дурак» (есть слухи), может быть, и «плут» (поговаривают), но только той широты мысли, неизмеримости «открывющихся горизонтов» ни у кого до меня, как у меня, не было. И «все самому пришло на ум» – без заимствования даже йоты. Удивительно, я прямо удивительный человек» (2, 254).
О причинах обращения к писательству Розанов говорил в конце трилогии: «Вся жизнь моя была тяжела. Внутри – грехи. Извне несчастья. Одно утешение было в писательстве. Вот отчего я постоянно писал».
Вся жизнь – работа и страдания. Несовпадение внутреннего и внешнего было для него и удивительно и разрушительно. Связь философской мысли с образом действительности, составляющая особенность его творчества, и есть его художественный закон, который реализуется и в характере сюжета, и в типе повествования.
В «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского Розанов видел «новую, своеобразную и прекрасную форму литературной деятельности, которой в будущем, во все тревожные эпохи, вероятно ещё суждено будет играть великую роль».[8] Розанов высоко ценил эту форму за её свободу, раскованность, достоверность. Влияние её не осталось бесследным. Время становится главным принципом организации его автобиографических повестей.
Приметы места и времени, в которые возникали те или иные мысли, создают ощущение действия, движения событий: «за вечерним чаем», «в подъезде театра, выходя», «в редакции, ночью».
«Из безвестности приходят наши мысли, – замечает писатель, – и уходят в безвестность». При всей случайности обстоятельств, в которые возникала мысль, она оказывается связанной с ними. «Живи каждый день так, как бы ты жил всю жизнь именно для этого дня» (2, 209), – думает рассказчик в дверях, возвращаясь домой.
Место действия расширяет границы сказанного, делает его формулой счастья. В постскриптуме к первому коробу «Опавших листьев» Розанов связывает свою манеру упоминать место и время рождения мысли с необходимостью опровергать фундаментальные идеи сенсуализма: « nihil est in intellectu, guct non fuera in sensi» (нет ничего в уме, чего бы не было раньше в ощущениях»).
Розанов признавал, что, наоборот, всю жизнь видел разрыв между ними.
Шутливо признавался, что чаще всего мысли приходили в вагоне: « Конку трясёт, мозг трясётся. И из мозга вытрясаются мысли».
Категорию времени Розанов считает ужасной.
Человек – раб времени.
Тяжело, невыносимо перенести мысли о собственной временности. Розанов блестяще соединяет противоположности, примиряет противоречия. Без стеснения говорит писатель о своих тайных мыслях, дурном отношении к отдельным людям и нациям. Подобное не было принято в литературе, целомудрие которой являлось эстетической категорией.
Что такое искусство или тема смысла жизни
... Направление деятельности душевной вытекает из соотносительности души человеческой с некоторыми идеалами как гранями деятельности, как ее последними целями... Эти идеалы есть истина, добро и свобода. Вне соотношения к ним - нет жизни ... Розанову) Василий Розанов затрагивает тему смысла жизни. Он задает вопросы, что есть цель человеческой жизни. ... мысли наполняют меня духовной энергией. Современная жизнь ...
«Уединённым» Розанов разрушал представления о назначении литературы и роли писателя. Новым оказывается у него и «способ философствования», способ мышления, характер развития мысли. Многие критики, начиная с П. Б. Струве, признавали, что ничего подобного в литературе не было, «такой книги никогда никто не писал». (2, 639).
Когда появилась в печати первая часть трилогии, сам Розанов удивился тому, что написал. «Такой книге нельзя быть», – категорично сказала З. Гиппиус (2. 454).
«Этой книге непременно надо быть», – возразил Розанов.
Более того, он заявил, что все книги должны быть такими, появляться перед читателем «не причёсываясь» и «не надевая кальсон», поскольку в кальсонах все люди неинтересны. (2, 454).
Розанов был уверен, что «Уединённого» никто не повторит. Новизну своей книги он видел прежде всего в соединении внешней жизни с тайной, внутренней. И назвал эту литературу «уединённой».
Не случайно Розанов упоминает Горького, предсказавшего в очень милом, любящем письме: «Ваше «Уединённое» разорвут» (2, 501).
Главная мысль Горького была связана с отношением к русским, «с глубочайшей тоской и болью» Розанова за русского человека. Горький восхищается «огромнейшим талантом» Розанова, его «жадной, живой, цепкой мыслью». Но считает автора «удивительно несовременны человеком».
Горький не отказался от заключения: «Как не понравится, как озлит эта книга всех» (письмо от 10. О4. 1912).[9] И действительно даже в положительных оценках повести не ощутил Розанов «угадки» главного в себе. Его сравнивали то с Байроном, то с сатаной, «чёрным и в пламени». Но никто не угадал его интимной, его беспредметной, беспричинной и «почти непрерывной» боли.
Философия Розанова возникает не из обобщений законов мира, не из логических умозаключений, а из повседневности, из быта, из мелочей и мгновений, таящих в себе вечное.
Эти и определяется характер его образности и стиля. В письме А. С. Суворину от мая 1904 г. Розанов писал о своей вере в разные стороны жизни: в государство, в церковь. А кончил «самой бульварной верой – в литературу», которая в силу своей нравственности заняла такое огромное место в жизни Европы. Колоритность русской литературы ему представляется особенно привлекательной: «Какие характеры, какое чудачество, какая милая чепуха…» (2, 347).
Поскольку Розанову важно показать не только мироустройство («Звёздное небо над головой»), но и «нравственный закон» внутри себя, он не скрывает своих пороков, оголяясь, как в бане (в этом и была его особая новизна).
«Напором своей психологичности» он думает одолеть литературу. В письме М. Горькому от 4 ноября 1905г. Розанов связывает свою психологию со стилем. Боязнь, ненависть и скрытность с детства приучили его к хитрости, обману. И это передалось в психику и затем в слог, даже в ход мысли. Выработался такой шаг, «увёртка». О разрушительной «мерцающей стилистике» Розанова писал Е. В. Барабанов (2, 638).
«Магическую притягательность» его прозы он видел в несовпадении стиля и темы, предмета и тона повествования.
Трилогия Розанова уже названа «религией быта».
Большинство писавших о ней отмечали «фетишизм мелочей» в силу того, что повествование создавалось сочетанием фактов, наблюдений, бытовой конкретики с чувствами, аналитической мыслью. «Мелочи… суть мои боги. И я вечно играю с ними…» – признавался Розанов.
Развитие жанра сказки в детской литературе XX века (на примере ...
... 1927-1935 гг., когда от литературы его серьезно отвлекла математика). Начал свою литературную деятельность как драматург, для детей ... как Буратино, - первая сказка Александра Волкова, построенная по чужим мотивам, зажила самостоятельной жизнью. Главная героиня сказки - маленькая девочка ... упоминали выше, возник на рубеже двух веков. В 1900 году вышла сказка американского писателя Лимана Фрэнка Баума « ...
К. Монтень считал, что «быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве…» Так об этом думал и Вл. Соловьёв.[10] З. Гиппиус в работе «Быт и событие» (1904) разделяет быт и жизнь. Которые чаще всего употребляются как синонимы, когда быт и означает жизнь.
«Быт» в её понимании – отдых, «жизнь» – движение, течение. Она разделяет писателей на тех, для которых идейность является главной, хотя и «отрывает человека от корней, делает его беспомощным и отвлечённым». И тех, вроде Розанова, «плотовидца», пророка «земли и земного», кто обвиняет религию, якобы отвергающую «землю, жизнь и плоть как нечто низшее».[11]
Розанов боялся, что «к концу мира охладеет любовь» и нужно возвращение к старому, «сочному» библейскому быту. В то время как декаденты считали, что беда не в том, что «любовь охладеет», а, напротив, в том, что она «чересчур выросла» в душе, а жизнь отдалилась и «любовь к ней неприложима».
З. Гиппиус против смешения понятий быт и жизнь. Быт, по её мысли, – перерыв, отдых. Жизнь – событие, движение. «Быт начинается с точки, на которой прерывается жизнь».[12] «Быт – кристаллизация жизни». Жизнь – творчество. А «творчество исключает быт». По мысли З. Гиппиус, люди жизни и люди быта не должны враждовать, каждый имеет то, что ему нужно – «отдых или движение». «Чехов был в быте», он ненавидел его. Он показал нам трагедию жизни человека в быте. У Достоевского – сама жизнь, «одни события».
Розанов же простирается назад – до Библии и Вавилона.
По З. Гиппиус, быт – не творчество, быт делается сам, но жизнь, её движение направляем мы. Движение – правда, «отдых – быт, остановка на полпути». Совершенно безбытийным оставаться нельзя, поскольку каждый связан с людьми бытовыми связями.
В будущем будут с умилением смотреть на наш быт, как мы на церковный, – пишет З. Гиппиус. «Проповедники быта» найдут тут («в старом») наслаждение. Как Розанов, описавший поездку в Саров, «талантливый, порою гениальный хитрый писатель, с беспощадной ясностью показывает нам именно бытовой склад монастырско-церковной жизни». Розанов доказывает, что это – не то, «вот если б был вавилонский». З. Гиппиус пишет: «Всякий быт – быт. Недаром и Розанов умиляется». «Жизнь, личность, движение вперёд – коренным образом не вмещается в быт». [13]
По мысли З. Гиппиус, часто «формы жизни совпадают с формами быта» Приведя как пример «старосветских помещиков» Гоголя, З. Гиппиус заключает, что «это не быт, если и не жизнь, то потенция жизни, ибо тут неприкосновенно сохраняется личность». Сила Розанова – в одухотворении мелочей жизни, наполнении высоким смыслом частного. Мир вещей, повседневности, быта – творение Бога, и в нём всё важно и нужно, поскольку человек выражен в мелочах.
Христианское миропонимание Розанова опирается на мысль: человек живёт в этом мире и возделывает его.
Розанов не писал о проблемах, которые уже решены, которые ему ясны. Он пишет только о том, что нуждается в решении. Это один из эстетических принципов его творчества.
Что означает слово эссе в литературе
... Мишель Монтень; в русской литературе образцы у Ф. М. Достоевского, В. В. Розанова, Вячеслава И. Иванова). эссе эссе ср. нескл. ... В начале 20 в. к жанру Э. обращались В. Иванов, Д. Мережковский, А. Белый, Л. Шестов, В. Розанов. ... Э. предполагает новое, субъективно окрашенное слово о чем-либо и может ... текста часто носят ассоциативный характер, что проявляется в особом синтаксисе - множестве неполных ...
Короткие мысли Розанова, диалоги, сцены, размышления суть короткие рассказы, которые существуют пограничье между литературой и нелитературой. Об этом уже писали современные критики, назвавшие Розанова одним из отцов короткого рассказа.
Никита Елисеев, сравнивая «Опавшие листья» с «Афоризмами» Паскаля, называет их осколками, обломками большой литературы. По его мысли, у Паскаля в основе его афоризмов лежит невозможность связать осколки распавшегося, разлетевшегося в разные стороны мира. [14] Тип своих коротких рассказов Розанов определи как «паутинки, вздохи, последнее уловимое», «самое мелочные, мимолётные, невидимые движения души» (2, 423).
Суть литературы он видит не в вымысле, а в потребности «сказать сердцем».
Ему кажется, что в нём происходит «разложение» самого существа литературы. И более того, он ощущает в себе какое-то «завершение литературы», литературности, её существа как потребности отразить и высказать. Он чувствует себя последним писателем, с которым литература прекратится. Розанов как всегда провоцировал критику, современную ему и нашу, заговорившую на разные лады о конце литературы.
Некоторые из них эту мысль Розанова о разрушении литературы поняли буквально[15].
не учитывая субъективизма Розанова, его эсхатологии, его стремления понять явление с его началом и концом, охватить явление в его противоречивости. И если Паскаль старался соединить осколки разлетевшегося мира, то Розанов умеет схватить явление в целостности, во всех его противоречиях.
Розанов был у истоков разрушения классического романа, которое было продолжено советской прозой 1920-х годов. Основой организации текста у него была мысль, связанная с образом. Создаёт он и новые жанры – литературного портрета (до Горького), философской миниатюры (тут он учитель Пришвина).
Парадоксы, притчи, антиномии, анекдоты создают горизонты повествования и стягивают его объём. Американская исследовательница Анна Л. Кроун пыталась проанализировать жанр трилогии, поскольку литературная сторона творчества Розанова по сути не изучена. Анна Л. Кроун писала о трилогии как произведении, «взрывающем устоявшиеся жанры русской литературы».[16] Кстати, исследовательницу уже упрекали в некритическом отношении к мыслям Розанова и в первую очередь, к идее «конца литературы».
Розанова называют и современным, и несовременным писателем. По мысли критика конца ХХ века, метафизической основой афоризмов Паскаля является ужас перед «двойной бездной, бездной микро и макромира, зажатого между пустотой сверху и снизу». [17] Розанов создаёт философию начала и конца: эпохи у него и падающие, и рождающиеся. Метафорической основой его трилогии становится обожествление естества, плотского, тварного мира, у истоков которого – род, пол, семья. Он был признан критикой как «пророк земного».
Автор: Вера Синенко
Сноски
[1] Розанов В. В. Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: Правда, 1990. С. 195. Цитирование ведётся по этому изданию с указанием в скобках тома и страниц.
[2] Гиппиус З. Стихотворения. Живые лица. М.: Художественная литература, 1991. С. 311.
[3] Елисеев Никита. Мыслить лучше всего в тупике./ Новый мир. 1999, № 2. С. 196.
Классическая литература в современном мире. «Литература в жизни человека»
... никого равнодушным, уступила свое почетное место на магазина современной «однодневной» литературе. Под последней я понимаю скорее не литературу в традиционном понимании, а некие «коммерческие проекты», смысл которых, ... выводит нас из ежедневного круга обыденности, в то же время пробуждая и в эту обыденность вносить мысль и добро, — выводит в широкое общение с природою, обществом, родиной, ...
[4] Указ. соч.
[5] Струве П. Б. В. В. Розанов – большой писатель с органическим пороком / Вопросы философии, 1992. № 12. С. 79.
[6] Барабанов Е. В. Примечания / В. В. Розанов. Т. 2. «Уединённое». М.: Правда. 1990.
[7] Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа. М.: Республика, 1997. С. 105.
[8] Розанов В. В. Мысли о литературе. С.: Современник. 1989. С.45.
[9] Контекст. Литературно-теоретические исследования. М. 1978. С. 306.
[10] Соловьёв Вл. Сочинения в 2 томах. 2-е издание. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 416.
[11] Гиппиус З. Н. Чёртова кукла. М.: Современник. 1991, с. 558.
[12] Указ. соч. С. 559.
[13] Указ. соч. С. 566.
[14] Елисеев Н. «К. С. или прощание с юностью» / Новый мир, 2000, № 11. С. 186.
[15] Указ. соч.
[16] Crone Anna Lise. Rozanov and The End of Literature. Polyphony and Dissolution of Genze in Solitario and Fallen Leaves. – Wuzzburg. 1978.
[17] Елисеев Н. К. С. или прощание с юностью / Новый мир. 2000, № 11.
Фигуры и лица исследование,книги,литература,писатель Вера Синенко Василий Розанов: мгновения человеческой жизни в их первозданном виде Художественно-философская трилогия Трилогия Вас. Розанова «Уединённое» (1912), «Опавшие листья. Короб первый» (1913), «Опавшие листья. Короб второй» (1915) – не только философский текст. Как бы ни мистифицировал нас Розанов, заявляя, что его «Уединённое» – не литература. А конец её, лукавство его очевидно.Он… Автопубликатор Автопубликатор [email protected] Administrator Посреди России 
