Уж если хотим понять, какие страсти бушевали внутри — надобно бы отложить дела текущие, сесть и прочитать его писанину, имея в виду, что Гоголь — не писатель, а поэт, пишущий прозой.
Гоголя я узнал рано, двенадцати лет отроду. Начал с «Мертвых душ» и не мог остановиться. Живое слово всасывалось всей натурой жадно и без каталитических реагентов. Чичиков стал моим героем — вот с кого хотелось делать жизнь, а вовсе не с товарища Дзержинского. И Родину свою я узнал сразу: за сто пятьдесят лет она совсем не изменилась. Поменялись вывески на госучреждениях, поменялись формы жизни, но русскость всего происходящего никуда не делась. Был русский феодализм, был русский коммунизм, ныне на дворе — русский капитализм. А Гоголь все точно схватил — и про две извечных беды, и про женщин, приятных во всех отношениях, и про птицу-тройку с любительством быстрой езды. А еще: и какой же русский человек не считает себя светским человеком?
А ведь вот он, корень всех русских зол, бунтов, зверств и бесконечной тоски всех обитателей империи, изначальная уверенность в своем праве на лучшую долю. Весь ужас русской действительности в этой претензии всех и каждого на светскость. Разве прислуга у господ, — кого бы ни возьми, хоть чичиковского Петрушку, хоть хлестаковского Осипа,— разве они не считают себя ровней барину? Разумеется, считают. И завсегда готовы заступить на их место. А мы потом страшно удивлялись: как это возможно, когда брат на брата, когда библиотеку спалить, когда в музеуме нагадить?! Так это ж наша светскость, просто в первозданном виде, без наносного европейского лоску. Мы ж, чай, не басурмане…
Откуда в этом провинциальном заморыше Гоголе-Яблонском столько знания жизни, столько глубины? Откуда такая бездна ума и проницательности? Откуда такая мрачность и язвительность, которую не превзошли ни Чехов, ни Хармс, ни Зощенко, ни Булгаков? А откуда в нем русский язык такой силы и выразительности? Это вам не тургеневская красивость и не толстовская занудная описательность. Этот язык режет бритвой отточенного ума и сшибает спесь силой выражения. Откуда это у местечкового гимназиста?
Да все оттуда, откуда у Пушкина и у Лермонтова. От Господа Бога. Это дар. Этого в себе не выработать стилистическими упражнениями. Этому не научить, а можно лишь оттачивать и отшлифовывать дар, полученный от Провидения. Гоголь не разбазарил свой дар. Он сделал все, что было в его силах. Немного. Но вполне достаточно.
Русский язык в жизни беларуси
... Не знаю, я не замечала. А вы? Сочинение на тему русский язык в республике беларусь 10 класс 8 вариантов Русский язык не только единый язык для многогранной нации, но и один из ... на таком своеобразном белорусско-русском языке. То есть в глубинке, всё же разговаривают на белорусском. На мой взгляд, в Беларуси всё-таки большинство разговаривает на русском и считает его своим родным языком, ...
Провидение вело Гоголя. Не давало ему сильно разбрасываться. Гоголь мечтал о светской карьере. Он желал служить по казенному ведомству, бывать в присутствии, мечтал о чинах и орденах. Не заладилось.
Не срослось. Не сложилось.
Писать начал не из-за денег. Хотя из-за них тоже. Но ему хотелось признания. Литераторов на Руси боготворили. До недавнего времени. Гоголь не был особо стеснен в средствах. Его пресловутая бедность — это не когда нечего поесть и нечего надеть. Гоголь все-таки помещик, лендлорд, с соответствующей доходной базой. О хлебе насущном не сильно беспокоился. Из сорока двух лет жизни чуть ли не четверть провел за границей. В Россию вернулся только потому, что доходы оскудели. Обстоятельства жизни его не сильно терзали.
Ад жил у Гоголя внутри. Точнее, не ад, а преисподняя. Ад — это лишь место, где грешники получают воздаяние. А вот преисподняя — это местообитание всех сил тьмы. И Гоголь знался с этими силами. По его собственному признанию, он часто впадал в «переходные» состояния. Сейчас бы их назвали измененными состояниями сознания. Они возникают у психически нездоровых людей самопроизвольно; их можно вызвать и искусственно психоделиками; художники же умеют будоражить свою психику, разбередив и вольтируя ее экзальтацией. Для понимания Гоголя знать это небесполезно.
-.. И он плохо кончил, наш Гоголь. Погребен заживо. Потревожен, обезглавлен и перезахоронен. Говорят, нет головы у покойника, кто-то из совписцев при захоронении присвоил. Может, под пепельницу хотел приспособить, а может, кубок для оголтелого пьянства, а может, для вызывания души для тех же самых задушевных бесед в новолуние, когда нечисть и нежить, не таясь, ходит и ползает под безлунным небом. Известно точно: все, потревожившие прах и, тем паче, укравшие у покойного кто клок волос, а кто пуговицу с сюртука, кончили свои дни преждевременно и страшно. При непроясненных обстоятельствах. Мистика — не мистика, а было. Знать об этом страшно. Не было в Гоголе ненависти к самодержавию и тирании, не было в нем замысла борьбы невежества с несправедливостью. Брехало советское литературоведение. Не вскрывал сознательно Николай Васильевич никаких язв, не бичевал никаких пороков — он писал от избытка переполнявшей его умственночувственности. И еще хотел подзаработать немножно, когда дело пошло. Знать об этом следует.
Гоголь всегда хотел быть паинькой. И внешне был им. Из любой биографии видно. А уж если хотим понять, какие страсти бушевали внутри, — надобно бы отложить дела текущие, сесть и прочитать его писанину, имея в виду, что Гоголь — не писатель, а поэт, пишущий прозой. Иначе все разговоры о Гоголе — это воспоминания о том, чего не было никогда.
