на тему: А.С. Пушкин Евгений Онегин
Роман «Евгений Онегин» занимает центральное место в творчестве Пушкина. Это его самое крупное художественное произведение, самое популярное, оказавшее наиболее сильное влияние на судьбу всей русской литературы. «Евгений Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых личность поэта отразилась бы с такой полнотой, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы». В.А. Жуковский восхищался этим романом: «Читал «Онегина» и разговор, служащий ему предисловием: несравненно! По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе». А.А. Дельвиг писал Пушкину: «Онегин» твой у меня, читаю его и перечитываю и горю нетерпением читать продолжение его, которое, должно быть, судя по первой главе, любопытнее и любопытнее…».
Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. В этой решимости молодого поэта представить нравственную физиономию наиболее оевропеившегося в России сословия нельзя не видеть доказательства, что Пушкин был и глубоко сознавал себя национальным поэтом. Он понял, что время эпических поэм давным-давно прошло и что для изображения современного ему общества, в котором проза жизни так глубоко проникла в самую поэзию жизни, нужен роман, а не эпическая поэма. И он пишет этот роман, роман в стихах, в то время, как на русском языке «не было ни одного порядочного романа и в прозе, — такая смелость, оправданная огромным успехом, была несомненным свидетельством гениальности поэта».
Но главная особенность романа все-таки не в том, что он — в стихах. Она в том, что Пушкин постоянно присутствует на страницах своей книги. Он то выглянет из-за плеча героя и улыбнется нам, то поделится своей печалью или радостью, то очень серьезно расскажет нам о своих мыслях, о своей любви, дружбе, о том, что ему нравится. Иногда присутствие Пушкина осуществляется в отдельных коротких наскоках: «Друзья Людмилы и Руслана!», «Онегин, добрый мой приятель», «Там некогда гулял и я», «Как мы ни бились…» и пр., а иногда в целых монологах. Уникальность этого романа в том, что автор превращается в героя, и мы видим уже двух героев: Онегина и Пушкина. Они во многом похожи, но много у них и разного. «Оппозиция героя и автора, в то же время связанных между собой, — главная движущая сила лирического сюжета, его композиционный и идейный стержень».
Образ Евгения Онегина в романе А.С. Пушкина » Евгений Онегин»
... задачей. В романе "Евгений Онегин" эта цель была достигнута. Поэт создал глубоко типический образ. Создавая роман, Пушкин отказался от романтического героя-одиночки. Его Онегин - ... главы романа были написаны молодым поэтом, почти юношей, то заключительные главы писал уже человек с немалым жизненным опытом. Это “взросление” поэта отражено в данном произведении. Главный герой - Евгений Онегин ...
Главное действующее лицо романа — молодой дворянин Евгений Онегин — человек с очень сложным и противоречивым характером. Не так легко установить даже, как относится к нему сам автор. Тон рассказа о нем у Пушкина почти до самого конца романа иронический. Поэт не скрывает его недостатков и не старается оправдать их.
В первой главе Пушкин иронизирует над его «ученостью», глубиной его экономических познаний, прямо говорит о том, как Онегин цинично приготовлялся, «денег ради, на вздохи, скуку и обман», и т.д., и т.д. Этот тон сохраняется почти до конца романа. И в то же время мы узнаем в первой главе, что сам Пушкин подружился с Онегиным, что поэту «нравились его черты», что он проводил с Онегиным ночи на набережной Невы, вспоминая свою юность, прежнюю любовь, слушая пение гребцов плывущей по реке лодки… Приведя в восьмой главе (строфа VIII) резко недоброжелательные отзывы об Онегине какого-то светского его знакомого, поэт решительно вступается за своего героя, подчеркивая его пылкую и неосторожную душу, его ум, его отличие от окружающей «посредственности», и почти отождествляет его с собой, когда говорит:
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она; и т.д.
Такая противоречивость в характеристике Онегина делает его образ более жизненным, далеким от схематизма: Онегин не «положительный герой», но и не «отрицательный». Также нужно иметь в виду и то, что характер Онегина не остается неизменным. Под влиянием событий, рассказываемых Пушкиным в романе, в нем происходит значительная эволюция, и в восьмой, последней главе романа Онегин уже совсем не тот, каким мы его видели в первых шести главах. Но обо всем по порядку.
Среди элементов, из которых складывается поэтический, образный сюжет первой главы, самый заметный — перечисления. Перечисляются знания и умения героя, способы обольщения, занятия в течение дня, различные предметы и т.д. Это создает необычайную густоту и тесноту того мира, в котором существует герой: все то поэтическое пространство, которое могла бы занимать личность, занимают вещи и отдельные элементы жизни, целостность подменяется множественностью, внутреннее внешним, духовное материальным. Герой и его мир предельно опредмечены и овеществлены, свободного пространства не остается.
Ежедневный круг жизни Онегина состоит из семи фраз: первая из них — «Бывало, он еще в постеле», последняя — «Спокойно спит в тени блаженной». Собственно же день Онегина — это пять фраз: гулянье — обед — театр — кабинет — бал. В описании всего онегинского дня монотонно звучит один и тот же слог «ет». Мертвый механизм управляет героем, погоня за наслаждениями превращает жизнь в ряд механических движений. В. Непомнящий отмечает: «Жизнь героя движется по замкнутому кругу, тема его идет по ниспадающей. Тема автора поступательна и движется по восходящей. Автор постепенно вытесняет Онегина как главного героя».
Впервые во всеоружии своих полномочий героя-автора, строящего рассказ так, как ему нужно, рассказчик выступает в центральный фазе онегинского дня — эпизоде театра. Он забирает себе взгляд на театр, оттесняет Онегина в сторону, как бы не позволяя ему и это превратить в блюдо, и дает свое описание, свое видение «волшебного края» в тонах высокой патетики и лирики. Он заменяет пространство и время героя своим собственным временем и пространством, перемещает сюжет к себе, в ссылку, и организует его вокруг своих собственных переживаний и размышлений. Он обращается к петербургским актрисам («Мои богини! что вы? где вы?»), мечтает о возвращении («Услышу ль вновь я ваши хоры?»), опасается, что ко времени возвращения на сцене произойдут перемены, что «взор унылый не найдет знакомых лиц…», и ему останется «зевать и о былом воспоминать».
«Жизнь героя, его плоские, замкнутые в круг время и пространство включены в объемное и многомерное авторское время и пространство… Миры героя и автора внешне связаны между собой, но внутренне противопоставлены:
Разочарованный лорнет, Веселья зритель равнодушный, Безмолвно буду я зевать И о былом воспоминать? |
Двойной лорнет скосясь наводит На ложи незнакомых дам…
В большом рассеянье взглянул, Отворотился — и зевнул, И молвил: Всех пора на смену; |
|
Эти реакции автора и героя, обрамляющие строфу об Истоминой (строфа XX), внешне почти одинаковы. Поводы же их прямо противоположны: то, что для автора полно жизни и красоты, скучно объевшемуся герою. Автор опасается: «Другие ль девы, сменив, не заменили вас?» — с точки зрения героя: «Всех пора на смену»; автор восхищенно вспоминает, как балерина «ножкой ножку бьет», — герой «Идет… по ногам». Автор вдохновенно описывает «волшебный край» и «душой исполненный полет» русской Терпсихоры — после появления Онегина и его реплики картина, только что исполненная чудес, мгновенно меркнет:
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят…
- ..Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать…
«В присутствии героя волшебство распадается, его взгляд убивает поэзию, как смертоносный взор Горгоны». Об «антипоэтическом характере главного лица» Пушкин специально предупредил читателей первой главы в предисловии. Антипоэтичность была в его устах тяжелым обвинением; именно с этой темы начинается его знаменитая инвектива: «Ничто не могло быть противуположнее поэзии, как та философия, которой XVIII век дал свое имя». Антипоэтичность была для него «синонимом мертвизны, антижизненности». Антипоэтичность — психологическое выражение безличности, почти «массовости» героя и образа его жизни. Антипоэтический герой не может быть воссоздан автором иначе как через воспроизведение внешнего быта, включая буквальные перечни предметов, которые можно потрогать руками. В антипоэтическом человеке почти нет «внутреннего человека», и автор вынужден словесно убеждать нас в том, что герой не так пуст и мертв, как кажется, что в нем есть какие-то внутренние возможности.
В. Непомнящий пишет: «В первой главе Пушкин демонстрирует «неудачу» в создании образа живого человека; «неудача» словно бы заранее запланирована им, введена в художественный замысел: такой и живущий такой жизнью герой и не может быть «живым». «Лица», в сущности, еще нет, оно собирается из отдельных деталей внешней жизни, тем самым демонстрируя свой распад — так распадается на отдельные мертвые детали волшебство театра под взглядом Онегина, — и вот в таком процессе собирания-распада является читателю».
Философским комментарием к первой главе может служить знаменитая статья 1832 года «Девятнадцатый век», в которой молодой Иван Киреевский говорит: «Вся совокупность нравственного быта распадалась на составные части, на азбучные, материальные начала бытия».
Составляя параллель к художественной концепции первой главы, оценка эта во всем существенном совпадает с пушкинской оценкой «философии, которой XVIII век дал свое имя».
«Но это направление разрушительное, которому ясным и кровавым зеркалом может служить французская революция, произвело в умах направление противное…» — продолжает Киреевский. «Направление противное» в первой главе связано с темой автора, и это обнаруживается именно в эпизоде театра как центральном моменте онегинского дня, где распад «на составные части, на азбучные, материальные начала бытия» происходит наиболее наглядным образом. Появление героя в театре после восторженного описания автором танца Истоминой знаменуется точкой — разрубающей строку пополам («Все хлопает. Онегин входит»), резко отличающей автора от Онегина, дающей спад в жестко прозаическую тональность («Идет меж кресел по ногам») — и явственно интонируется досадой. Вспоминаются слова Печорина об умершей и отсохшей половине души, которую он «отрезал и бросил»; лермонтовский герой говорит это о лучшей половине своей души — с автором «Онегина» дело обстоит наоборот: Онегин — а точнее, «онегинское», — это то, от чего автору хотелось бы избавиться.
Шаг духовной жизни Пушкина был чрезвычайно широким, становление новой жизненной позиции — драматичным, но решительным, самооценки — бескомпромиссными; однако встать на практике выше культа «вседневных наслаждений» было для молодого, полного физических сил человека, в котором «естество» не очень хотело жертвовать собой «духу», непросто. Эти сложные отношения «внешнего» человека с «внутренним», практики с идеалом накладывают отпечаток на всю поэтику первой главы как искреннего лирического произведения. Автор сознает, что он еще далеко не таков, каким бы хотел бы и должен быть.
Искренность и полнота самораскрытия автора как человека горячего и страстного особенно сильно подчеркивает высоту и жизненную трудность его нравственной позиции, его нового взгляда на жизнь и на себя, его нового идеала — идеала свободы от ига собственных страстей, чувственных привычек и рефлексов «естества».
Свободе, этой главной теме автора, тесно в овнешненном и опредмеченном онегинском мире, с его «грубым, чувственным материализмом» (Киреевский); на протяжении всей главы тема автора, ворочаясь в ее тексте, как ребенок в чреве матери, пробивается к читателю. И как раз тогда, когда героя постигает наконец хандра, автор окончательно берет инициативу в свои руки — начиная с величественного отступления, имеющего вершину в строфе: «Придет ли час моей свободы?» Пространственные масштабы здесь (как и временные в эпизоде театра) — только материал, «метафора свободы духа».
У героя все гораздо проще:
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны…
Прозаический слом точно так же резок, как и при появлении героя в театре, но, в отличие от эпизода театра, вдохновенная картина, созданная, здесь вовсе не омертвляется, не распадается, не уходит в небытие. Происходит совсем иное; в построенном автором новом и необычайно высоком контексте прозаизм «реакции» Онегина переводит его на положение второстепенного героя: смерть его отца и дяди, разлука с автором, приезд в деревню и разочарование в ней — все это дается в четырех строфах не то что скороговоркой, но все же как бы в порядке отступления от главной, авторской темы: оставив героя наедине с самим собой и с хандрой, которая бежит за ним, «как тень иль верная жена», все шесть последних строф автор оставляет себе и, в явном контрасте с онегинской темой, начинает прямо с разговора о творчестве и свободе.
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной…
Цветы, любовь, деревня — всему этому можно быть преданным душой. Но праздность? Ведь именно она опостылела Онегину, от нее он бежал из Петербурга. Как же она может нравиться Пушкину? Праздность, как и деятельность, бывает разная. Томительное безделье Онегина не имеет ничего общего с праздностью, знакомой Пушкину, — когда одинокие прогулки или часы, проведенные в сумерках у камина, наполнены мыслями, работой воображения, ума и сердца.
Когда душа человека пуста, ему тоскливо и скучно наедине с самим собой. Спасает от тоски только душевная заполненность, богатство внутренней жизни — в нее входит и наслаждение природой, и «роскошь человеческого общения» (так говорил Экзюпери), и просто умение думать.
Но жизнь яркого, думающего, значительного человека тоже не состоит из одного блаженства. Пушкин не хуже своего героя знал приступы грусти, отчаяния, тоски. Но он умел преодолеть их, победить:
Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует,
Близ неоконченных стихов,
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я все грущу, но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет;
Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.
Есть у человека выход из любого, самого трагического положения. Всегда остается с нами природа, всегда остаются друзья, остается наш труд — если мы научили себя находить в нем радость. Но Онегину «труд упорный… тошен», он не умеет того, что умеет и может Пушкин: «задорный цех» поэтов — не для него, и дело не только в том, что у Пушкина есть талант, а у Онегина — нету. Ведь Онегин даже книги читать не способен:
Отрядом книг уставив полку,
Читал, читал, — а все без толку;
- Там скука, там обман иль бред;
- В том совести, в том смысла нет…
В Онегине живы ум, совесть, мечтания, но нет у него способности действовать, быть активным, трудиться, верить людям — той способности, которой, наперекор своему веку, обладали Пушкин и его друзья.
Дочитав первую главу до конца, мы обнаруживаем, что так еще и не знаем, что же такое Онегин как личность и сущность. Мы узнали лишь жизненную позицию, типовую и безличную.
Вместе с тем от нас не может укрыться, что автор относится к герою не так, как, казалось бы, заслуживает это странное существо, живущее бессмысленно и, в общем, бездарно. Более того. Как говорят на театре, «короля играет окружение». «Пушкин «играет» в Онегине нечто очень значительное. Не показывая этого значительного, не имея возможности показать его, он создает герою «королевское окружение», относится к нему (при всей, достаточно частой, иронии по его адресу) как к некой крупной величине; мало того — говорит о своей привязанности к нему». Почему?
Ответ, конечно, вовсе не в известных характеристиках: «Мне нравились его черты, мечтам невольная преданность, неподражательная странность и резкий, охлажденный ум». Это только названные автором особенности, которые «нравились». Ответ в соседних словах:
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время…
«В то время» — значит тогда, когда Онегиным овладела «русская хандра», «Недуг, которого причину давно бы отыскать пора».
Этот «недуг», по-видимому, и есть свидетельство человеческой значительности героя. Судя по всей первой главе, «причину» автор «отыскал»: Онегин больше той жизни, которой он живет, и выше того отношения к жизни, которое им усвоено — отсюда его болезнь. Болезнь — это борьба жизни со смертью. Онегин болен потому, что он живой и полный сил человек, что где-то глубоко внутри он еще недостаточно поврежден духовно, что посреди смертоносного образа жизни и понимания жизни, или, как выражается автор, «средь пиров», был «неосторожен и здоров». Хандра Онегина — это страдание и мука не совсем еще умерщвленного в нем «внутреннего человека», его «здоровых» начал.
Может быть, именно из-за мечтам невольной преданности Онегин «застрелиться, слава Богу, попробовать не захотел». Он все-таки надеялся, что есть какая-то другая жизнь, пусть недоступная ему, но она есть. Эту веру, эту надежду и ценит в нем Пушкин, а к разочарованности своего героя поэт относится сочувственно, но в то же время с иронией.
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней;
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Все это часто придает
Большую прелесть разговору…
На первый взгляд кажется, что сам Пушкин «не может в душе не презирать людей». Но следующие строки все объясняют. Вся первая половина строфы — это слова Онегина, привычные, уже стершиеся, много раз им повторявшиеся. И Пушкин тонко и мудро иронизирует над этими фразами Онегина: «Все это часто придает большую прелесть разговору». Все эти мрачные речи Онегина несерьезны для Пушкина. Он знает другое: и люди бывают разные, и очарования в жизни есть всегда.
«С душою, полной сожалений» стоит герой на набережной Невы, уносясь «мечтой к началу жизни молодой» — к тем «виденьям первоначальных, чистых дней», о которых автор «Онегина» пишет в стихотворении «Возрождение». Герой тоже тоскует о каком-то возрождении, о какой-то свободе: ведь метафора его жизни, данная тут же, — «тюрьма», а сам он — «колодник сонный».
Эти «сожаления», это страдание, эта мука и есть, по-видимому, то, за что автор любит героя, что дает автору надежду. Онегин близок ему своим ощущением — пусть неосознанным и смутным — высокого, но попранного человеческого назначения.
Итак, Онегин волей судьбы оказался в деревне. «Два дня ему казались новы», а затем он опять впал в тоску. «В свою деревню в ту же пору помещик новый прискакал… по имени Владимир Ленский»:
- ..С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный…
Онегин и Ленский подружились. Хотя это кажется странным — они ведь такие разные: «Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень». Подружились они «от делать нечего», потому, что все остальные совсем уж не подходили для дружбы, потому что каждый скучал в своей деревне, не имея никаких серьезных занятий, никакого настоящего дела, потому что жизнь обоих, в сущности, ничем не была заполнена.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.
Это «первый каюсь я» — характерно для Пушкина. Да, и в его жизни были такие дружеские отношения — от делать нечего — в которых пришлось потом горько каяться (с Федором Толстым — «Американцем»).
За тремя словами, стоящими в скобках, скрыто большое мужество, хотя сказаны эти слова шутливо. Для Пушкина дружба — не только одна из главных радостей в жизни, но долг и обязанность. И он с горечью размышляет:
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно:
Нам чувство дико и смешно.
Кто же это — «мы»? Онегин, Ленский, Пушкин, все люди вообще? Мировая слава, завоеванная в короткий срок безвестным корсиканцем Бонапарте, фантастический путь от капрала до императора — все это вскружило головы многим молодым людям того времени — и во Франции, и в России. Наполеон привлекал людей не только своим головокружительным успехом. В нем видели личность, сумевшую доказать всему миру свою силу и величие. Из зарубежной литературы достаточно вспомнить героя романа Стендаля «Красное и черное» Жюльена Сореля, который мечтал вслед за Наполеоном пройти столь же блестящий путь. В русской литературе это: Андрей Болконский в романе Л. Н. Толстого «Война и мир», ждущий «своего Тулона», и, конечно, Родион Раскольников в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Он, оправдывая свой поступок, размышлял о Наполеоне. Ему же простила история множество погибших на войне во имя великих целей, которые он перед собой ставил.
Пушкин не разделял такой философии: «цель оправдывает средства». Его лицейский профессор на лекциях говорил: «Человек имеет право на все деяния и состояния, при которых свобода других людей по общему закону разума сохранена быть может… Не употребляй других людей как средство для своих целей…».
Человеку свойственно чувство своего превосходства над окружающими. Но Пушкин рано научился преодолевать в себе это чувство. Когда он говорит:
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя…,
«мы» означает у него то поколение, к которому он принадлежал, то поколение, достоинства и недостатки которого воплотились в Онегине. Но Онегин все-таки не был «полноценным» представителем своего поколения. Ю.М. Лотман пишет в своих комментариях к роману: «Мы», от лица которого написана строфа, вносит голос этого поколения романтических эгоистов. Из него исключены автор, отделенный от тех, кто почитает «всех нулями», ироническим тоном, и Онегин, который «вчуже чувство уважал» и был «сноснее многих». …Здесь, несмотря на некоторое фиктивное «мы», автор, и в определенной мере Онегин, находятся вне очерченного в строфе мира эгоизма».
Незадолго до смерти Пушкин писал: «Цель художества — есть идеал». Наряду со «странным спутником» поэта — холодным, озлобленным, пресыщенным, скучающим Онегиным, в романе предстает пред нами «верный», «милый идеал» поэта — чудесный в своей утренней свежести, полноте нерастраченных сил, подлинно крылатый и вместе правдивый и реальный образ, крепко связанный с родной народной почвой, — образ Татьяны.
Образ Татьяны, созданный Пушкиным в «Евгении Онегине», имеет не меньшее значение, чем образ Онегина. Пушкин показывает тип простой, казалось бы обыкновенной русской девушки, провинциальной «барышни», лишенной по внешности каких бы то ни было романтических, необычных, из ряда вон выходящих черт, но в то же время удивительно привлекательной и поэтичной.
Пушкин все время подчеркивает отсутствие в Татьяне черт, которыми постоянно одаряли своих героинь авторы классических, сентиментальных и романтических произведений: поэтическое имя, необычайная красота… Пушкин, наоборот, сразу сообщает нам, что Татьяна вовсе не красавица. Красавица в романе есть, это — Ольга. О Татьяне Пушкин прямо говорит:
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Это же и подчеркивается в последней главе, где мы видим Татьяну уже Петербургской знатной дамой, «равнодушною княгиней, неприступною богиней роскошной, царственной Невы», «законодательницей зал». Пушкин не забывает напомнить:
Никто б не мог ее прекрасной
Назвать…
И в то же время она, сидя за столом рядом с «блестящей Ниною Воронскою», знаменитой петербургской красавицей, ничем не уступала ей, «беспечной прелестью мила». Эта прелесть была не в ее внешней красоте, а в ее внутреннем благородстве, уме, простоте, богатстве душевного содержания.
Рисуя в романе этот пленительный образ простой русской девушки, не очень красивой, с деревенским именем, Пушкин и в характеристике ее душевного склада, и в изображении ее поведения нисколько не прикрашивает, не идеализирует ее, хотя и заявляет не раз о своей глубокой симпатии к этой девушке:
Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы лью,
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство темное зовешь…
Простите мне: я так люблю
Татьяну милую мою!
На протяжении этих строк Пушкин три раза называет Татьяну «милой», да и вообще это слово постоянно сопутствует Татьяне. «Волшебный яд желаний», «искуситель роковой», «недвижны очи», «мгновенное пламя» — все эти слова Пушкин употребляет всерьез; потому что любит Татьяна всерьез, а других слов она не знает.
Он сравнивает искреннюю, бесхитростную Татьяну с девушками и женщинами света:
Внушать любовь для них беда,
Пугать людей для них отрада…
- ..Они, суровым поведеньем
Пугая робкую любовь,
Ее привлечь умели вновь…
- ..Кокетка судит хладнокровно…
- ..говорит она: отложим —
Любви мы цену тем умножим,
Вернее в сети заведем…
Для Пушкина неестественность, лицемерие, фальшь — страшное зло! И в жене своей Пушкин больше всего ценил ее «милый, простой тон». В 1833 году он писал ей: «Ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышней».
Потому и защищает Пушкин Татьяну, что «в милой простоте она не ведает обмана и верит избранной мечте». Она «любит без искусства», «доверчива», «от небес одарена воображением мятежным, умом и волею живой, и своенравной головой, и сердцем пламенным и нежным». Главное же для Пушкина — «милая простота» Татьяны. Те самые условности света, которые заставят Онегина выстрелить в Ленского, не имеют для Татьяны значения. Она полюбила — и знает, что полюбила навсегда.
Онегин, «получив посланье Тани», «живо тронут был». «Но обмануть он не хотел доверчивость души невинной». Он читает ей «проповедь», говорит о том, что, как бы он ее ни любил, семейного счастья у них быть не может. Онегин уверен в этом — он слишком много видел подобных примеров в свете:
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днем и вечером одна; и т.д.
Но, ненавидя и презирая свет, он тем не менее заражен его взглядами, он мерит себя светскими мерками. Главная трагедия Онегина в том, что он не может и не хочет обновлять души своей.
Не веря в возможность любви, он отказывается от нее. И это благородно, как и говорит нам об этом Пушкин:
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство…
Но в том-то и трагизм этого мучительного для обоих разговора, что к беде поведет не неопытность Татьяны, а опытность Онегина! Думая, что оберегает Татьяну, Онегин сам, своими руками, убивает свое будущее счастье, как убил восемь лет жизни, свои мечты, свои искренние чувства…
Почти до конца шестой главы романа все действия Онегина, его речи, его мысли, характеристики, даваемые ему автором, рисуют нам один и тот же неизменяющийся образ умного человека, резкого на язык, озлобленного на всех эгоиста, разочарованного во всем, скучающего и неспособного уже ни к каким сильным чувствам и переживаниям.
Первый удар его привычному эгоистическому и пассивному невниманию ко всему окружающему наносит убийство им на дуэли его молодого друга, Ленского. Случайная ссора — только повод для дуэли, а причина ее, причина гибели Ленского, гораздо глубже: Ленский с его наивным, розовым миром не может выдержать столкновения с жизнью. Онегин, в свою очередь, не в силах противостоять общепринятой морали. Кто может помешать дуэли? Кому есть дело до нее? Все равнодушны, все заняты собой. Одна Татьяна страдает, предчувствуя беду, но и ей не дано угадать все размеры предстоящего несчастья, она только томится, тревожит ее ревнивая тоска, как будто хладная рука ей сердце жмет, как будто бездна под ней чернеет и шумит.
В ссору Онегина и Ленского вступает сила, которую уже нельзя повернуть вспять, — сила «общественного мнения». Носитель этой силы ненавистен Пушкину больше, чем Пустяков, Гвоздин, даже Флянов. А Ленский именно Зарецкому поручает отвезти Онегину «приятный, благородный, короткий вызов, иль картель». Поэтический Ленский все принимает на веру, искренне убежден в благородстве Зарецкого, считает его «злую храбрость» мужеством, умение «расчетливо повздорить» — благородством… Вот эта слепая вера в совершенство мира и людей губит Ленского.
Но Онегин! Он-то знает жизнь, он отлично все понимает. Сам говорит себе, что он
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений,
Не пылким мальчиком, бойцом,
Но мужем с честью и с умом.
Пушкин подбирает глаголы, очень полно рисующие состояние Онегина: «обвинял себя», «был должен», «он мог бы», «он должен был обезоружить младое сердце…». Но почему все эти глаголы стоят в прошедшем времени? Ведь еще можно поехать к Ленскому, объясниться, забыть вражду — еще не поздно… нет, поздно! Вот мысли Онегина:
«…в это дело
Вмешался старый дуэлист;
- Он зол, он сплетник, он речист…
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов…».
Так думает Онегин. А Пушкин объясняет с болью и ненавистью:
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится мир!
Пушкин не любит нагромождения восклицательных знаков. Но здесь он венчает ими подряд три строки: вся его мука, все негодование — в этих трех восклицательных знаках подряд. Вот что руководит людьми: шепот, хохотня глупцов — от этого зависит жизнь человека!
«Наедине с своей душой» Онегин понимал, что был не прав, небрежно подшутив над «любовью робкой, нежной», что должен был он «оказать себя не мячиком предрассуждений, не пылким мальчиком, бойцом, но мужем с честью и с умом». Но в том-то и беда, что умение остаться наедине со своей совестью, «на тайный суд себя призвав», и поступить так, как велит совесть, — это редкое уменье. Для него нужно мужество, которого нет у Евгения. У него нет нужных нравственных сил, чтобы противостоять этому миру, — он сдается.
На дуэли Онегин нарушает всякие правила приличия, взяв в секунданты лакея. «Зарецкий губу закусил», услышав «представление» Онегина, — и Евгений вполне этим удовлетворен. На такое маленькое нарушение законов света у него хватает мужества.
В описании подготовки к дуэли Пушкин страшно играет на словах «враг» и «друг». В самом деле, что они теперь, Онегин и Ленский? Уже враги или еще друзья? Они и сами этого не знают.
Враги стоят, потупя взор.
Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу, мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно,
Врагам наследственным подобно,
Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно…
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.
Но ведь Пушкин сам стрелялся с Дантесом! Если он понимал бессмысленность дуэли, почему сам прибегнул к ней? Дело в том, что причины дуэли в этих двух случаях разные. Дантес действительно враг Пушкина, он оскорбил жену поэта, а Пушкин — рыцарь, благородная и мужественная личность — не мог примириться с оскорблением. Тут не было никакого ложного стыда, а была оскорбленная честь. В дуэли же Ленского и Онегина все нелепо, противники до последней минуты не испытывают друг к другу настоящей вражды: «Не засмеяться ль им, пока не обагрилась их рука?» Быть может, нашел бы Онегин в себе силы засмеяться, протянуть другу руку, переступить через ложный стыд — все повернулось бы иначе. Но Онегин этого не делает, и происходит трагедия.
Начиная с первой главы пронизывающая ее тема смерти в дальнейшем сопровождает героя в самых разнообразных преломлениях и поворотах. То, что сказано о мертвом Ленском, — «А может быть и то: поэта обыкновенный ждал удел… пил, ел, скучал, хирел…» — все это можно отнести к живому Онегину. У него «обыкновенный удел» — пить, есть, скучать, хиреть в хандре, ждать смерти — и самому сеять смерть. Ведь это не безобидный онегинский дядя, это — кипящая «в действии пустом» и склонная выплескиваться через край «великая праздная сила» (говоря словами Достоевского).
Кажется, что горюя о Ленском, жалея его, Пушкин в шестой главе еще больше жалеет Онегина.
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится…
- ..Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам.
Что ж, если вашим пистолетом
Сражен приятель молодой…?
Так Пушкин возвращается к словам-антонимам: враг — друг, приятель. Так он разрешает проблему, волнующую людей всегда: имеет ли человек право лишить другого человека жизни? Достойно ли это — испытывать удовлетворение от убийства, даже если убит враг?
Разумеется, Пушкин говорит здесь не об убийстве врага во время войны. Его волнует другое: личная вражда.
Пушкин, стреляясь с Дантесом, был ранен, но нашел в себе силы встать. Он подозвал Дантеса к барьеру и выстрелил. Увидев, что противник упал, он подбросил пистолет вверх и крикнул: «браво!». Но после выстрела сказал: «Странно; я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет». И перед смертью его словами были: «Мир, мир»…
Поставить врага в унизительное положение — да, это приятно. Но убить его, взять на себя единоличную ответственность за лишение человека жизни — нет! Даже если он твой враг — нет! А если друг?
Онегин получил суровый, страшный, хотя и необходимый урок. Перед ним — труп друга. Вот теперь окончательно ясно, что они были не врагами, а друзьями. Пушкин не только сам понимает мученья Онегина, но и читателя заставляет понять их:
Скажите: вашею душой
Какое чувство овладеет,
Когда недвижим, на земле
Пред вами, с смертью на челе,
Он постепенно костенеет,
Когда он глух и молчалив
На ваш отчаянный призыв?
Только теперь Онегин вдруг понимает, что он наделал, к чему привела его невнимательность к людям, забота только о своем собственном спокойствии:
Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовет его… напрасно:
Его уж нет. Младой певец
Нашел безвременный конец!
Здесь уже Онегин не тот высокомерный, стоящий выше всех жизненных впечатлений, иногда только недовольный сам собой, холодный эгоист. Он приходит в ужас от своего бессмысленного преступления:
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
- ..Убит… Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовет.
Убийство Ленского перевернуло всю жизнь Онегина. Он только о нем и думает. Он не в состоянии оставаться дольше жить в тех местах, где все напоминало ему о его страшном преступлении, «где окровавленная тень ему являлась каждый день».
Ну, а что Татьяна? У Татьяны — и слезы, и горе, и неизвестность. Боль и тоска по Онегину еще осложняются и тем, что «она должна в нем ненавидеть убийцу брата своего»…
Летним вечером, бродя по окрестным лесам, Татьяна случайно заходит в поместье Онегина. Какая проза, казалось бы, окружает влюбленную девушку в этот возвышенный момент ее жизни:
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки отогнали псов…
Но для Татьяны — а за ней и для Пушкина, за ним и для читателя — все, что связано с Онегиным, окружено поэзией. Она на всю жизнь запомнит этот вечер: и собак, и мальчишек, и жука, и рыбачий костер… Прекрасное вокруг нас; прекрасны не вымыслы, мечты романтиков, а сама жизнь «со всем холодом, со всею прозою…» Такую именно жизнь, по словам Белинского, Пушкин описал в своем романе. И в этой будничной, простой жизни нашел красоту…
Влюбленной Татьяне, попавшей в дом Онегина, «все здесь кажется бесценным», все возрождает воспоминания. Она предалась чтению, «и ей открылся мир иной». Она увидела отразившегося в романах современного человека
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
Она, наконец, узнала, что помимо страданий любви существуют еще и страдания иные, которых она раньше не знала. Она начинает понимать «теперь яснее… того, по ком она вздыхать осуждена судьбою властной…». «Что ж он?» — задается Татьяна вопросом, пытается подобрать «слово», определяющее, характеризующее Онегина.
И тут примечательны две строчки в начале XXV строфы, которые Пушкин пишет от себя (маленькое лирическое отступление):
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Этими несколько ироничными вопросами Пушкин хочет показать Татьяне, а через нее и всем читателям, что человека (любого человека) нельзя подвести под какую бы то ни было систему. Каждый человек индивидуален, и нельзя подобрать такое слово, которое бы полностью его охарактеризовало. И Пушкин до конца не понял, не подобрал «слово» для своего героя. Он и для него остается в некоторой степени неразгаданным, непонятым, «спутником странным» (глава VIII, строфа L)…
Оставим Татьяну, простую уездную барышню, здесь, в кабинете Онегина и перенесемся на бал, куда Онегин попал, «дожив без цели и трудов до двадцати шести годов» и возвратившись после трех лет странствий.
Но вот толпа заколебалась,
По зале шепот пробежал…
К хозяйке дама приближалась,
За нею важный генерал.
Пушкин любит Татьяну, и, пожалуй, нигде это так не чувствуется, как здесь, в восьмой главе. Именно такой описывает он ее, какой, вероятно, хотел бы видеть свою жену:
Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей…
Все тихо, просто было в ней…
Здесь, как и во второй главе, Пушкин описывает, какой не была Татьяна, без чего обходилась: не тороплива, не холодна, не говорлива… Четыре строки подряд начинаются предлогом «без»… Татьяна выделяется в большом свете своей простотой, естественностью.
Поэт Катенин писал Пушкину, что переход Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, оказался неожиданным. И Пушкин согласился с ним. В этом описании — та самая Татьяна, которую мы узнали и полюбили еще в третьей главе, которую уже тогда любил Пушкин и не сумел полюбить Онегин. Ведь и тогда была она «не холодна, не говорлива», «без притязаний на успех», уже тогда «все тихо, просто было в ней».
Изменилась Татьяна только внешне или внутренне тоже? Почему Онегин, не полюбивший Татьяну в деревне, теперь охвачен такой всепоглощающей страстью? На все эти вопросы Пушкин не дает однозначного, окончательного ответа, предоставляет читателю додумывать самому…
На вечере у Татьяны собирается «цвет столицы». Пушкин старается быть объективным: в гостиной княгини «легкий вздор сверкал без глупого жеманства», тут можно было даже услышать «разумный толк без пошлых тем», а к мужу Татьяны Пушкин относится с явной симпатией.
А Онегин «вечер целый Татьяной занят был одной». Пушкин признает, что Евгений думал о равнодушной княгине, а не о «девочке несмелой». И все-таки Татьяна привлекла его не пышным положением, а той душевной силой, которую Онегин увидел и почувствовал в ней.
Сердце Евгения, закрытое для творчества, для любви, для тоски по делу, равнодушное сердце разочарованного денди, переполнилось новыми чувствами. Он возродился к жизни, а возродившись, полюбил ту самую женщину, которую не умел любить прежде, которая суждена ему судьбой.
Сомненья нет: увы! Евгений
В Татьяну как дитя влюблен;
В тоске любовных помышлений
И день и ночь проводит он.
В письме Татьяны к Онегину Пушкин точно и тонко передал смятение, тоску, надежду влюбленной девушки. Но ему самому была ближе и понятней зрелая страсть Онегина. Он писал восьмую главу тридцатилетним, он испытывал ту же опасную, трагическую и непреодолимую любовь зрелого человека, что и его герой.
Нигде так глубоко, так полно не раскрывается характер человека, как в любви: насколько же возвышенная любовь юной, неопытной Татьяны не похожа на возвышенную же любовь зрелого Онегина!
Случайно вас когда-то встретя,
В вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел…
Какая же тут «искра нежности», если Татьяна не скрывала от него своей любви, огромного чувства, которому он не хотел поверить… Вот где прорывается правда:
Свою постылую свободу
Я потерять не захотел…
- ..Я думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан!
Через несколько лет, в 1834 году, Пушкин, уже женатый, снова придет к убеждению, что «на свете счастья нет, но есть покой и воля». Теперь же, в 1830 году, и он, и его герой стремятся к бурям, надеются на их освежающую силу.
«В воздухе нагретом уж разрешалася зима». Онегин «не сделался поэтом, не умер, не сошел с ума. Весна живит его». И вот мы вместе с ним «несемся вдоль Невы на санях», любуемся северной весной, невскими льдами, снегом.
Куда по нем свой быстрый бег
Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Здесь — впервые за все время — Пушкин не только признает любовь Онегина, но и отступает перед этой любовью. До сих пор он, Пушкин, автор, любил Татьяну больше всех. Он один имел право говорить о ней нежно: «голубушка», называть ее своей: «моей милой Татьяне все равно», «письмо красавицы моей», «я так люблю Татьяну милую мою»… Теперь, когда Онегин полюбил по-настоящему, Пушкин называет Татьяну «его Татьяной».
Поэт, друг своих героев, всей душой желает им счастья. Но счастье невозможно. Татьяна твердо держится нравственного закона, не позволяющего изменять мужу. Свет не испортил, не искалечил Татьяну, душа ее осталась прежней. Если Онегин изменился внутренне, то Татьяна — только внешне. Она повзрослела, стала сдержанней, спокойней, научилась оберегать свою душу от чужого взгляда. И эта внешняя сдержанность при том же внутреннем богатстве, той же красоте душевной, которой она обладала в юности, еще больше привлекает к ней Онегина. Встретив Татьяну в свете, он оценил не только глубину, но и силу ее души.
Раньше счастье не было возможно, потому что Онегин не умел любить. Счастье возможно только теперь, с обновленным Онегиным, но… поздно. Чистый и цельный человек, Татьяна не может и не хочет обманывать мужа, которого она уважает. Уйти от него к Онегину — значило бы разрушить и свою жизнь (свет не простил бы такого поступка) и, главное, жизнь другого человека, любящего ее. Татьяна не считает себя вправе жертвовать счастьем мужа ради своего счастья.
Татьяне остается страдать. Прежний Евгений, равнодушный и эгоистичный, не понял бы ее мучений. Теперь он понимает все — ни продолжать преследовать княгиню, ни отказаться от нее совсем Онегин не в состоянии. В такую «минуту, злую для него», Пушкин и оставляет своего героя.
Пушкин остановился там, где роман сам собой чудесно заканчивается и развязывается.
Стоит также упомянуть о главе, в которой рассказывается о путешествии Онегина по России, в которое он отправился, «убив на поединке друга». «Путешествие Онегина» вызывает ассоциации с «Паломничеством Чайльд-Гарольда». Интерес Пушкина к этому произведению не затухал, и еще в середине 1830-х гг. он пытался переводить его текст. Рассказ об онегинском путешествии отличается сжатостью, исключительной сдержанностью тона, освобожденного от каких-либо авторских отступлений до строфы 16, то есть до прибытия Онегина в Крым. Вероятно, это объясняется тем, что маршрут Онегина пролегал между Москвой и Кавказом, в местах, лично Пушкину в это время не известных и ни с чем для него не связанных. Пушкин «повез» Онегина по местам, вызывающим у него исторические, а не личные воспоминания. Этим, вероятно и раскрывается общий замысел «Путешествия»: сопоставление героического прошлого России и ее жалкого настоящего.
«Онегин» писан был в продолжение восьми с половиной лет, — и потому сам поэт рос вместе с ним, и каждая новая глава поэмы была интереснее и зрелее. Отступления, делаемые поэтом от рассказа, обращения его к самому себе исполнены необыкновенной грации, задушевности, чувства, ума, остроты; личность поэта в них является такою любящей, такою гуманной. В своей поэме он умел коснуться так многого, намекнуть о столь многом, что принадлежит исключительно к миру русской природы, к миру русского общества! «Онегина» можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением. Удивительно ли, что эта поэма была принята с таким восторгом публикой и имела такое огромное влияние и на современную ей, и на последующую русскую литературу? А ее влияние на нравы общества? Она была актом сознания для русского общества, почти первым, но зато каким великим шагом вперед для него!.. Этот шаг был богатырским размахом, и после него стояние на одном месте сделалось уже невозможным… Пусть идет время и приводит с собою новые потребности, новые идеи, пусть растет русское общество и обгоняет «Онегина»: как бы далеко оно не ушло, оно всегда будет любить эту поэму, всегда будет останавливать на ней исполненный любви и благодарности взор…».
Библиография
[Электронный ресурс]//URL: https://liarte.ru/referat/evgeniy-onegin-2/
1. В.С. Непомнящий. Поэзия и судьба. М., 1987.
2. Н.А. Бродский. Евгений Онегин — роман А.С. Пушкина. М., 1957.
3. В.Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина. М., 1984.
4. Н.Г. Долинина. Прочитаем Онегина вместе. Л., 1985.
5. А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Комментарий Ю. М. Лотмана. М., 1991.
6. А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Вступительная статья, примечания С. Бонди. М., 1963.
7. Е.А. Маймин. Пушкин. Жизнь и творчество. М., 1982.
