Ясперс К. Истоки истории и ее цель

Сочинение

Ясперс Карл

единое происхождение

«осевого времени»

I. ОСЕВОЕ ВРЕМЯ

На Западе философия истории возникла на основе христианского вероучения. В грандиозных творениях от Августина до Гегеля эта вера видела поступь Бога в истории. Моменты божественного откровения знаменуют собой решительные повороты в потоке собы­тий. Так, еще Гегель говорил: весь исторический процесс движет­ся к Христу и идет от него. Явление Сына Божьего есть ось миро­вой истории. Ежедневным подтверждением этой христианской структуры мировой истории служит наше летосчисление.

Между тем христианская вера – это лишь одна вера, а не вера всего человечества. Недостаток ее в том, что подобное понимание мировой истории представляется убедительным лишь верующему христианину. Более того, и на Западе христианин не связывает свое эмпирическое постижение истории с этой верой. Догмат веры не является для него тезисом эмпирического истолкования дей­ствительного исторического процесса. И для христианина священ­ная история отделяется по своему смысловому значению от свет­ской истории. И верующий христианин мог подвергнуть анализу самую христианскую традицию, как любой другой эмпирический объект.

эмпирически,

1. Характеристика осевого времени

В это время происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-цзы, возникли все направления китайской фило­софии, мыслили Мо-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы и бесчисленное мно­жество других. В Индии возникли Упанишады, жил Будда 1; в философии – в Индии, как и в Kитае,– были рассмотрены все возможности философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палес­тине выступали пророки – Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя; в Греции – это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, трагиков, Фукидида и Архимеда 2. Все то, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение немно­гих столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга.

Новое, возникшее в эту эпоху в трех упомянутых культурах, сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и соб­ственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикаль­ные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолют­ность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира.

Все это происходило посредством рефлексии. Сознание осоз­навало сознание, мышление делало своим объектом мышление. Началась духовная борьба, в ходе которой каждый пытался убе­дить другого, сообщая ему свои идеи, обоснования, свой опыт. Испытывались самые противоречивые возможности. Дискуссии, образование различных партий, расщепление духовной сферы, которая и в противоречивости своих частей сохраняла их взаимо­обусловленность,– все это породило беспокойство и движение, граничащее с духовным хаосом.

В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и се­годня определяющих жизнь людей. Во всех направлениях совер­шался переход к универсальности.

Этот процесс заставил многих пересмотреть, поставить под вопрос, подвергнуть анализу все бессознательно принятые ранее воззрения, обычаи и условия. Все это вовлечено в водоворот. В той мере, в какой воспринятая в традиции прошлого субстанция была еще жива и действенна, ее явления прояснялись и она тем самым преображалась.

* * *

Мифологической эпохе

оду­хотворением:

философы.

В спекулятивном мышлении

подлинный человек,

То, что достигается отдельным человеком, отнюдь не стано­вится общим достоянием. В те времена дистанция между верши­нами человеческих возможностей и массой была чрезвычайно велика. Однако то, чем становится единичный человек, косвен­ным образом изменяет всех людей. Человечество в целом совер­шает скачок.

* * *

социаль­ное устройство,

Постоянное общение способствовало интенсивному духовному движению в каждом из трех миров. Китайские философы (Кон­фуций, Мо-цзы и другие) странствовали, чтобы встретиться друг с другом в знаменитых, благотворных для духовной жизни цент­рах (они осно­вывали школы, которые синологи называют акаде­миями) совершенно так же, как странствовали софисты и фило­софы Эллады и как всю свою жизнь странствовал Будда.

Прежде духовное состояние людей было сравнительно неиз­менным, в нем, несмотря на катастрофы, будучи ограниченным по своему горизонту, все повторялось в незаметном и очень мед­ленном духовном течении, которое не осознавалось и поэтому не познавалось. Теперь же, напротив, напряжение растет и стано­вится основой бурного, стремительного движения.

И это движение осознается – человеческое существование в качестве истории становится теперь предметом размышлений. Лю­ди ощущают, знают, что в их время, в настоящем, начинается нечто исключительное. А это, в свою очередь, ведет к осознанию того, что данному настоящему предшествовало бесконечное прошлое. Уже на ранней стадии такого пробуждения собственно челове­ческого духа человек преисполнен воспоминаний; у него создается впечатление, что он живет на поздней стадии развития, более того, в период упадка.

катастрофы, стремятся помочь

не была периодом простого поступательного развития.

Завершение

воспоминание о духе предшест­вующей эпохи.

составляли

2. Попытка наметить структуру мировой истории,

отправляясь от осевого времени

Ряд приведенных мною соображений недостаточен для реша­ющего обоснования истинности исторического воззрения. Дать ясность этому тезису – или привести к отказу от него – может только отчетливое представление о всей совокупности исторических дан­ных. Создать его одна небольшая книга не может.

Мои указания – не более чем постановка вопроса и предло­жение проверить значимость этого тезиса.

Если мы сочтем его истинным, то окажется, что осевое время как бы проливает свет на всю историю человечества, при­чем таким образом, что вырисовывается нечто, подобное структу­ре мировой истории. Попытаюсь наметить эту структуру:

великих куль­тур древности, существовавших тысячелетиями.

Так, идея империи, которая к концу осевого времени вновь обретает силу и в политическом отношении завершает этот период, заимствована у великих культур древности. Однако если первоначально эта идея была творческим принципом культуры, то те­перь она становится принципом консервации и стабилизации гиб­нущей культуры. Создается впечатление, будто принцип, который некогда служил импульсом развития, принцип, фактически деспо­тичный, теперь вновь утверждается, но уже в качестве осознанно деспотического, и, замораживая общество, ведет к окостенению и застылости.

вплоть до сего

исторически

глубокое взаимопонимание.

Все это можно резюмировать следующим образом: осевое время, принятое за отправную точку, определяет вопросы и мас­штабы, прилагаемые ко всему предшествующему и последующему развитию. Предшествующие ему великие культуры древности теряют свою специфику. Народы, которые были их носителями, становятся для нас неразличимыми по мере того, как они примыка­ют к движению осевого времени. Доисторические народы остают­ся доисторическими вплоть до того времени, пока они не раство­рятся в историческом развитии, идущем от осевого времени; в противном случае они вымирают. Осевое время ассимилирует все остальное. Если отправляться от него, то мировая история обретает структуру и единство, способные сохраниться во време­ни, и, во всяком случае, сохранившиеся до сего дня.

III. ЕДИНСТВО ИСТОРИИ

Историчность человека – это историчность многообразная. Однако это многообразие подчинено требованию некоего едино­го. Это – не исключительность притязания какой-либо одной историчности на то, чтобы быть единственной и господствовать над другими; это требование должно быть осознано в коммуни­кации различных типов историчности в качестве абсолютной историчности единого. Все то, что обладает ценностью и смыслом, как будто соотносится с единством человеческой истории. Как же следует представлять себе это единство?

Опыт как будто опровергает его наличие. Исторические яв­ления необъятны в своей разбросанности. Существует множество народов, множество культур и в каждой из них, в свою очередь, бесконечное количество своеобычных исторических фактов. Чело­век расселился по всему земному шару, и повсюду, где пред­ставлялась какая-либо возможность, он создавал свой особый уклад жизни. Перед нашим взором возникает бесконечное раз­нообразие, явления которого возникают параллельно или по­следовательно сменяют друг друга.

Рассматривая человечество таким образом, мы описываем его и классифицируем, подобно явлениям растительного мира. Бесконечное разнообразие случайно создает род «человек», который обнаруживает определенные типические свойства и спо­собен, как все живое, отклоняться от «стандарта» в пределах допустимых возможностей. Однако такое сближение человека с миром природы ведет к исчезновению собственно человеческой сущности.

Ибо при всем многообразии явления «человек» существен­ным является то, что люди значимы друг для друга. Повсюду, где они встречаются, они интересуются друг другом, испыты­вают друг к другу антипатию или симпатию, учатся друг у друга, обмениваются опытом. Встреча людей является чем-то вроде узна­вания себя в другом и попытки опереться на самого себя в сво­ем противостоянии другому, который признан как этот самый дру­гой. В этой встрече человек узнает, что у него, каким бы он ни был в своей особенности, общее со всеми другими людьми в том един­ственном, чего у него, правда, нет и чего он не знает, что им, одна­ко, незаметно руководит и на мгновения переполняет его и всех других энтузиазмом.

В таком аспекте явление «человек» во всей его исторической разновидности есть движение к единому; быть может, это – следствие общего происхождения, во всяком случае, это не явля­ется таким существованием, которое выражает всю глубину своей сущности в разбросанности некоего множества.

1. Факты, указывающие на единство

Единство человеческой природы

На вопрос, изменилась ли природа человека в течение несколь­ких тысячелетий истории, или человек остался в своей сущности неизменен, дается ответ, что нет фактов, которые свидетельст­вовали бы о преобразовании человека. Все изменения можно скорее понять как процесс отбора в рамках уже существующего. Прочно и неизменно данное может якобы в результате различных видов отбора каждый раз проявляться совершенно иным обра­зом. Каждый раз привлекают внимание, достигают успеха и со­ставляют большинство те люди, которые по своим качествам соот­ветствуют определенным условиям данного общества и сложив­шимся в нем ситуациям. Условия характеризуются якобы тем, продолжению развития какого типа они способствуют. С изме­нением условий меняется и характер отбора и выступают те типы людей, которые раньше оттеснялись и в результате отри­цательного влияния происходившего отбора сокращались в числе. Оказывается, что в различных условиях, в результате меняю­щегося характера отбора одна и та же сущность открывает те или иные присущие ей аспекты.

Однако на это можно возразить, что целостность человече­ской сущности отнюдь не может быть представлена как некая тотальность человеческих способностей. Нет такого человека, в котором сочетается или может сочетаться все человеческое, его нет ни в действительности, ни в представлении.

Можно также возразить, что сущностное различие данных природой индивидуальных свойств очевидно. Уже в особенностях характера, проявляющихся в раннем детстве, выступает предначертанность склонностей человека, которые заставляют его идти тем или иным путем. Именно они коренным образом отличают его от других.

Все эти представления и замечания в какой-то степени пра­вильны, однако они недостаточно объясняют природу человека. Для понимания единства человеческой природы, которая откры­вается в истории, необходимо выйти за пределы биологического и психологического уровня.

В чем заключается единство не меняющейся сущности чело­века, которое только и создает возможность того, что мы пони­маем друг друга и связаны друг с другом? Это единство все время вызывает сомнение. Ибо в истории перед нами постоянно предстает изменение в человеческом знании, сознании и само­сознании. Возникают и исчезают духовные возможности, растет отчуждение, которое завершается полным непониманием друг дру­га. Сохраняется ли, несмотря на это, единство? В виде беспре­дельной воли к пониманию оно безусловно сохраняется.

Если это единство не может быть понято на основе биологи­ческих свойств, поскольку смысл его вообще находится вне биологической сферы, то причина его должна быть иной. Говоря об истоках этого единства, мы имеем в виду не биологическую природу или происхождение из общего корня, но человеческую сущность как единство высшего порядка. Только в виде символа можно себе его представить: в идее сотворения Богом человека по образу и подобию своему и в идее грехопадения.

Эти истоки, которые объединяют нас, людей, толкают нас друг к другу, заставляют нас предполагать и искать единство, не могут быть, как таковые, ни познаны, ни созерцаемы, ни вос­приняты нами как эмпирическая реальность.

Возражение против единства, основанное на том, что суще­ствуют врожденные, исключительные, отталкивающие друг дру­га, радикальные по своей видимости различия в характере от­дельных людей и народов, неверно, если цель этого возражения в том, чтобы указать на коренное различие в природе людей, разделяющее их подобно непроходимой бездне. Наряду с бездной, обнаруживаемой между явлениями, и с постоянной борьбой между различными сущностями или даже полным безразличием друг к другу нельзя не видеть и признаков возможного объеди­нения, дремлющих в глубине. Всеобъемлющее остается действи­тельностью, стоящей над всей достигшей определенности в своем становлении реальностью. Нельзя предвидеть, что пробудится в новых условиях, в новых ситуациях. Никому не дано вынести окончательный приговор человеку, вычислить, что является для него возможным и что невозможным. Еще в меньшей степени допустимо это окончательное решение применительно к народам или эпохам. Определение того, что характерно для народов и эпох в их целостности, никогда не бывает окончательным. Ведь всегда остается и другая возможность. То, что удается совершить от­дельному человеку или узкому кругу людей, совсем не обязатель­но должно быть воспринято всем народом и стать характерной чертой его культуры, и все-таки оно принадлежит ему. Астроно­мия Аристарха (коперниканский мир) не была воспринята в Гре­ции, как не была воспринята в Египте мудрость Аменхотепа и его вера в единого Бога 7. Как часто подлинное величие оста­ется в стороне, непонятым, изолированным и лишь благодаря случайным обстоятельствам достигает такого чисто внешнего признания, которое либо вообще не оказывает никакого воздей­ствия, либо оказывает это воздействие в результате непонимания и искажения. Есть все основания сомневаться в действительно­сти влияния Платона в Греции или Канта в Германии, если оста­вить в стороне узкую сферу духовной жизни, поразительную, правда, в своем духовном величии.

* * *

Следовательно, единство, к которому стремится в своей жиз­ни человек, когда он действительно становится историческим, может быть основано не на единстве биологического происхож­дения, но только на том высоком представлении, согласно кото­рому человек создан непосредственно божественной дланью. Такое единство происхождения не есть устойчиво существующее бытие. Оно – сама исто­ричность. Это проявляется в следующем.

1. Единство человека в динамике его преобразований не есть покоящееся единство устойчивых и лишь попеременно реализуе­мых свойств. Свое становление в истории человек осуществил посредством движения, которое не есть движение его природных свойств. В качестве природного существа он есть данная сущ­ность в границах ее вариантов; в качестве исторического суще­ства он силою своих изначальных возможностей выходит за пределы природной данности. Исходя из этого, он должен стре­миться к объединяющему всех единству. Это – постулат: без такого единства было бы невозможно взаимопонимание; между тем, что различно по своей сущности, пролегала бы пропасть, и была бы невозможна история, основанная на понимании.

2. В явлении единичных людей в определенной действитель­ности заключено нечто исключающее остальное. Человек в каче­стве единичного не способен соединить то, что он мог бы осуще­ствить из различных по своей сущности источников, будь он даже святой или герой.

Человек, и единичный человек, изначально по своим возмож­ностям есть все, в действительности же он – нечто единичное. Однако в этой единичности он не есть ограниченная часть; он историчен, обладает собственными истоками в рамках единой, объединяющей всех исторической основы.

Единичный человек никогда не бывает совершенным, иде­альным человеком. Совершенным человек в принципе быть не может, ибо все, что он есть и что он осуществляет, может быть устранено и устраняется, оно открыто. Человек не есть существо законченное или способное быть завершенным.

3. В истории в единичных творениях, прорывах, осуществлениях выступает то, что неповторимо и незаменимо. Поскольку эти творческие акты не могут быть поняты в рамках причинной связи или выведены в качестве необходимых, они подобны от­кровениям, источник которых – не обычный ход событий, а нечто совершенно иное. Однако, когда они присутствуют, они служат основой человеческому бытию, которое за ними следует. В них человек обретает свое знание и волнение, свои идеалы и их проти­воположность, свои масштабы, свой образ мышления и свои символы, свой внутренний мир. Они – этапы на пути к единству, так как принадлежат единому самопостигающему духу и обра­щаются ко всем.

Универсальное.

Однако это универсальное не составляет действительного единства человечества. Напротив. Если же обратить взор на глубину открывающейся истины, тогда то, что составляет величие истории, обнаружится именно в особенном, а универсальное предстанет как всеобщее, остающееся внеисторическим и неиз­менным, как поток, который несет в своих водах действительное и правильное.

Если общность отдаленнейших культур основана на том, что в них находят свое выражение основные свойства челове­ческой природы, то поразительно и чрезвычайно важно, что там, где мы предполагаем найти только универсальное, всег­да обнаруживаются и отклонения, что где-то всегда не хва­тает чего-то, обычно свойственного людям, что универсаль­ное, как таковое, всегда абстрактно, однообразно по своему характеру.

То, что в масштабе универсального составляет просто слу­чайную особенность, может как раз и быть воплощением под­линной историчности. Основой человечества может быть только соотношение в истории того, что в своей сущности составляет не отклонение, а позитивное изначальное содержание, не слу­чайность в рамках всеобщего, а звено единой всеохватывающей историчности человечества.

Прогресс.